Читать книгу "Палеонтология антрополога. Книга 2. Мезозой - Станислав Дробышевский"

Мелкие родственники могли быть гораздо опаснее. Быстрые хищники Furo были похожи на помесь селёдки с барракудой. Oreochima ellioti из пресноводных озёр Антарктиды выглядела как совсем простая селёдка, но горе тем, кто встречался на её пути. Толщу воды пронзали узкие вытянутые Belonostomus (они же Diphyodus) с длинным тонким рылом как у рыбы-меча с чередующимися мелкими и большими зубами (этот род дожил аж до палеоцена). Полуметровая морская хищница Solnhofenamia elongata (она же Urocles altivelus) внешне была почти полной копией горбуши, а впрочем, мало отличалась и от современной амии. Жители кораллов Histionotus имели несколько укороченное, почти ромбовидное тело, два высоких спинных плавника и ехидный зубастый рот. Более изощрённый вариант этой формы мы видим в Gyronchus macropterus (он же Mesodon и Typodus) — высокой, почти круглой рыбе с опущенным вниз ртом, которая вписалась бы в любой современный коралловый риф. И уж совсем зашкаливает хищность у тоже круглой Piranhamesodon pinnatomus из Золенгофена, и по облику, и в особенности острыми треугольными зубами похожей на пиранью. Неспроста у рыб Thrissops formosus и Proscinetes elegans из тех же слоёв хвосты порой надкушенные, а иногда частично регенерировавшие. «Не ложися на коралл, придёт пираньямезодон и ухватит за хвосток».

Piranhamesodon pinnatomus

Были, конечно, и гораздо более мирные костные ганоиды, например, Uarbryichthys latus — растительноядный пресноводный «ёрш» с огромным спинным плавником.

Маленькая тонкость

Одно из замечательнейших местонахождений позднеюрских организмов — Золенгофен (или Зольнхофен) в Германии. Тут расположены огромные толщи — до 60 м! — чрезвычайно плотного известняка, обычно называемого «золенгофенскими сланцами» или «юрским мрамором». Сланцы сформировались примерно 150 миллионов лет назад, в титонском веке, то есть в самом конце юрского периода. Огромное число самых разнообразных существ, живших на берегах и у берегов субтропического архипелага, погружалось в тёплые воды мелких лагун, опускалось на дно и покрывалось новыми отложениями. Большая концентрация соли и малое содержание кислорода в придонных слоях защищали органику от быстрого разложения. Из-за этого же там никто не жил, не копался и не баламутил ил. Кто пытался — оставлял «дорожки смерти»: в конце цепочек следов двустворок Solemya, улиток Rissoa, мечехвостов Mesolimulus walchi и раков Mecochirus longimanatus находят скрюченные тушки несчастных. В поверностных же слоях воды концентрация и соли, и кислорода была вполне умеренная, так что там жизнь цвела. Частицы осадка были чрезвычайно мелкими, благодаря чему детализация отпечатков оказалась просто фантастической. На желтоватых золенгофенских плитках можно видеть тончайшие детали строения бурых водорослей, растений, медуз, мшанок, кольчатых червей, моллюсков, креветок, раков, насекомых, иглокожих, рыб, черепах, ихтиозавров, ящериц, клювоголовых, крокодилов, динозавров, птерозавров и археоптериксов. Например, можно разглядеть строение чернильных мешков головоногих, косточки крошечной ящерицы в желудке хищного динозавра Compsognathus, летательные перепонки рамфоринхов и бородки перьев археоптериксов. Найдены и странные рубчатые колеи, как от покрышек колёс — отпечатки катившихся по дну раковин аммонитов. Некоторые ростры белемнитов воткнуты в дно вертикально после того как они падали подобно бомбам после гибели моллюска. Бывают и обманки — дендриты, выглядящие как фантастические густоветвящиеся растения, но на самом деле — окислы марганца.

Правда, концентрация отпечатков в Золенгофене не сказать, чтоб зашкаливала, зато они берут качеством. Очень удачно и расположение местонахождения у берегов моря, благодаря чему в Золенгофене найдена смесь наземных, пресноводных и морских видов, то есть отличный набор, рисующий довольно полную картину целой экосистемы.

Золенгофенские каменоломни начали разрабатывать ещё древние римляне, потом эстафету приняли местные жители, а в 1796 или 1798 году чешский композитор и актёр А. Зенефельдер изобрёл литографию (буквально «каменное письмо»), то есть способ печати с камня на бумагу, для коего золенгофенские сланцы подходили просто идеально. Сколько ценнейших окаменелостей ушло на постройку стен, черепицу, мощение дорог и литографские пластинки — страшно подумать! Благо с XIX века просвещение перевесило, и научная ценность оказалась выше промышленной. Главным толчком к научному изучению послужила, конечно, находка сначала пера, а потом и целого скелета археоптерикса. Как часто бывает, эмоциональное впечатление бывает важнее холодного разума: отпечатки раков и рыб, известные наверняка ещё римлянам, столетиями никого особо не привлекали, а птичка с трагически запрокинутой головушкой — это да, это надо изучать! Птичку-то жалко!

Юрские целаканты в большинстве своём не блистали оригинальностью, но и среди них есть на кого подивиться. Так, внутри тела взрослой латимерии Undina penicillata из Золенгофена обнаружены скелеты двух детёнышей; судя по их расположению и целостности, рыба была не злобной каннибалкой, а доброй, хотя и невезучей, яйцеживородящей мамой.

Юра — время начала расцвета костистых рыб Teleostei. Правда, внешне все эти многочисленные Leptolepis (они же Tharsis и Ascalabos), Leptolepides и Anaethalion выглядели как простенькие селёдочки, которым, собственно, и были весьма родственны. Как часто случается в эволюции, именно простота дала массовость и универсальность; заняв экологическую нишу раз, эти рыбы до сих пор радуют нас своим изобилием и вкусовыми качествами.

Сухопутные пейзажи юрского периода отнюдь не были копией современных. Для начала, в юре ещё не было такого обилия трав как нынче. Конечно, плауны, хвощи и папоротники росли по влажным местам, но на сухих водоразделах земля была голая, отчего легко размывалась дождями.

Маленькая тонкость

Папоротники юрского периода, например, Cladophlebis, внешне похожи на современные, но, как видно из биохимии и генетики современных потомков, на молекулярном уровне происходили удивительные вещи. Согласно хитрым расчётам около 179 миллионов лет назад папоротники могли путём горизонтального переноса, то есть не полового размножения, заимствовать у антоцеротовых мхов гены неохрома. Дело в том, что в разросшихся лесах стало довольно сумрачно, и бедным светолюбивым папоротникам стало грустно. Неохром же поглощает и красный, и синий края спектра, так что позволяет фотосинтезировать и в сравнительно густой тени. Тонкость же заключается в том, что линии папоротников и мхов разошлись ещё в палеозое, а гены неохрома — только в юре, при том, что у других родственных растений — голосеменных и цветковых — неохрома нет. Каков был конкретный механизм переноса генов — неясно; возможно, через вирусы, возможно, напрямую при неудачных попытках оплодотворения, ведь и мхи, и папоротники размножаются в чём-то похоже. Но, как бы оно ни было, эффект оказался сверхудачным — папоротники не только не зачахли в тени крупных родственников, но теперь многими воспринимаются как растения именно тенистых чащ.