Читать книгу "Император Наполеон - Николай Троицкий"

Сам Наполеон на следующий же день после Ауэрштедта, 15 октября, объявил в бюллетене Великой армии, «который был зачитан во всех войсках и даже во всех лазаретах»[255]: «Корпус маршала Даву совершал чудеса . Этот маршал проявил выдающуюся храбрость и твердость характера - главные качества воина»[256]. Император пожалует маршалу титул герцога Ауэрштедтского, тем самым увековечив его главный триумф.

Возвращаемся теперь к Бернадоту. Дэвид Чандлер так объяснил причину его странного «блуждания» 14 октября 1806 г. между Йеной и Ауэрштедтом: «Причина была или в полной некомпетентности и отсутствии оперативного мышления у Бернадота, или, что более вероятно, в его чисто профессиональной ревности»[257]. Думается, инкриминировать Бернадоту как военачальнику некомпетентность и недомыслие несправедливо, но его «профессиональная ревность» (к Даву, к другим маршалам и к самому Наполеону) здесь проявилась не в первый и не в последний раз и, как подметил Чандлер, «едва не стоила Бернадоту головы»[258]. Великая армия - от императора до рядовых солдат - восприняла поведение Бернадота именно как военное преступление. «Армия ожидала, что Бернадота сурово накажут», - вспоминал барон М. де Марбо[259]. Император действительно подписал было приказ отдать Бернадота под суд военного трибунала, но спохватился (подумал и о жене маршала Дезире Клари, бывшей когда-то его, Наполеона, невестой, и о том, что сестра жены Бернадота замужем за братом Наполеона Жозефом) и собственный приказ порвал. О своем отношении к этому «делу» Бернадота Наполеон откровенно рассказал тогда генерал-адъютанту и министру полиции Р. Савари: «Это дело настолько возмутительно, что, если я отправлю его в трибунал, это будет равнозначно моему приказу о расстреле; для меня лучше не говорить с ним об этом, но я постараюсь, чтобы он знал, каковы мои мысли о его поведении. Я думаю, что у него есть понятие чести, чтобы осознать, какой позорный поступок он совершил»[260].

Увы! Ничего в смысле чести маршал Бернадот не осознает и кончит тем, что предаст своего императора и пойдет войной против собственного отечества во главе шведских армий. Единственная в своем роде попытка А. А. Егорова оправдать Бернадота, а предъявленные ему обвинения признать «как минимум, несправедливыми»[261], выглядит несерьезной.

От Йены и Ауэрштедта французы гнали остатки прусских войск разными дорогами на север, к морю. «Никогда в истории - ни до, ни после этого, - резонно подчеркивал в 30-е годы XX в. Хилэр Беллок, - не было такого стратегического преследования, как преследование разбитой прусской армии. Три недели беглецов безостановочно догоняли, забирали в плен, уничтожали - вплоть до Балтийского моря»[262]. Наполеон с главными силами Великой армии, а именно с корпусами Ланна и Даву, шел прямо на Берлин. 24 октября он вступил в Потсдам и здесь, в церкви при дворце Сан - Суси, побывал у гробницы Фридриха Великого. «Вначале он шел быстро, - вспоминал сопровождавший императора генерал-адъютант граф Ф. П. Сегюр, - но, подходя к церкви, он пошел медленнее и размереннее, приближаясь к праху великого короля, память которого он пришел почтить. Дверь к монументу была открыта. Он остановился у входа в глубоком раздумье. Пробыл он там почти десять минут, неподвижно и безмолвно»[263].

О чем думал Наполеон в те минуты у гроба Фридриха Великого? Он сам рассказал об этом, спустя годы, уже в изгнании на острове Святой Елены: «Семь лет Фридрих сопротивлялся половине всей Европы, а за 15 дней его монархия пала перед моими орлами. Такой ход дел зависит от того, какие обстоятельства и какие люди управляют судьбами народов»[264]. Восхищение славой Фридриха Великого не помешало Наполеону конфисковать в Потсдаме шпагу великого короля и отослать ее как трофей вместе с 340 прусскими знаменами в парижский Дом инвалидов для ветеранов минувших войн. «Многие из них, - вспоминал Наполеон, - были современниками позорного поражения при Росбахе[265]. Я гордился тем, что посылал им доказательства своего блистательного возмездия»[266].

27 октября Наполеон триумфально вошел в Берлин. По его указанию, первыми шли войска маршала Даву - герои Ауэрштедта, причем за последними рядами их кавалерии пешком брели пленные лейб - гвардейцы короля Пруссии. «Их публичное унижение, - комментирует этот факт Анри Лашук, - было платой за бахвальство перед войной. Таким манером прусские лейб - гвардейцы вернулись в Берлин через месяц после того, как самонадеянно точили свои сабли о ступени французского посольства»[267]. Кстати, «такой манер» напоминал собою триумфы полководцев Древнего Рима после их побед над врагами.

Сам Наполеон ехал тогда верхом в 20 шагах впереди своих войск на виду у любопытствующих, хотя и перепуганных, толп берлинского люда. «Не было ничего легче, - вспоминал Стендаль, - как выстрелить в него из любого окна на Унтер - ден - Линден . Толпа хранила молчание и не приветствовала его ни единым возгласом»[268]. Зато Наполеон, подъехав к статуе Фридриха Великого, на полном скаку сделал круг у памятника и отсалютовал ему обнаженной шпагой. Когда же бургомистр Берлина сдал Наполеону ключи от города, император «приказал, чтобы магазины были открыты и чтобы жизнь в городе шла нормально. Население встречало его боязливо, с почтительными поклонами и оказывало беспрекословное подчинение»[269].

Тем временем французские войска, преследуя остатки прусского воинства, занимали город за городом. Одним из первых пал Веймар. Он считался тогда культурной столицей Пруссии. Здесь жили и работали лучшие ученые, художники, литераторы во главе с великим Иоганном Вольфгангом Гёте. «Все это мирное и добропорядочное население, - вспоминал барон М. де Марбо, - было крайне взволновано громом пушечных выстрелов, уходом побежденных прусских войск и входом в город победителей»[270]. Однако маршалы Ланн, Сульт и Ожеро обеспечили в Веймаре такой порядок, что город не пострадал ни от каких злоупотреблений; «ему, - скромно заметил Марбо, - пришлось только поставить французским войскам необходимый провиант»[271]. Что касается Гёте, то ему Ланн и Ожеро нанесли визит с вручением охранной грамоты, выказав при этом «все знаки внимания и почтения»[272].