Читать книгу "Знакомство по объявлению - Мари-Элен Лафон"

Эрик рассказывал бабушке, что отец толстой Кристианы его любит, часто его хвалит и всегда — украдкой, чтобы другие не видели, — сует ему монетку и шепчет: «Вернешься домой, к матери, купи себе леденцов». Особенно часто Эрик вспоминал отца толстой Кристианы, когда после совместного воскресного обеда, обычно проходившего не у них наверху, а внизу, старые дядьки начинали рассуждать об огороде, овощах и фруктовых деревьях.

Они рассказывали, что большую сливу позади дома посадил еще их отец, когда им было лет двенадцать-тринадцать, столько же, сколько ему сейчас; они ничего не забыли, ни откуда привезли сливовое деревце — от одной дамы из Люгарда, у которой был настоящий фруктовый сад и которой их отец оказал какую-то услугу. Они росли вместе с этой сливой, а теперь она стала такая же никчемушная, как они сами, плодоносит через год, одним словом, отжила свое, да, отжила. Они повторяли это с довольным видом и немного выпячивали вперед подбородки, как будто собирались засмеяться; только они никогда не смеялись.

Лолу Эрик обожал. По утрам она провожала его до школьного автобуса. Спала она в коровнике, но в нужный час выбиралась наружу и усаживалась на пороге дома, негромким лаем поторапливая своего дружка, если тому случалось замешкаться, что, впрочем, бывало нечасто. Анетта смотрела, как они уходят: псина бежала чуть впереди мальчика, степенно и несуетливо, преисполненная сознанием важности своей миссии. Ритуал сложился сам собой в начале учебного года и с тех пор неукоснительно соблюдался: Лола трусила по дороге рядом с Эриком, шагавшим с огромным синим рюкзаком за спиной, оттягивавшим ему плечи, следила, как он садится в автобус, возвращалась домой, где за приоткрытой дверью на коврике ее уже ждала приготовленная Анеттой миска с теплым супом или хлебом, размоченным в разбавленном водой молоке, с чувством выполненного долга лакала из миски, не забывая тщательно ее вылизать, и снова бежала в коровник, чтобы успеть к концу утренней дойки.

Присутствие Лолы — этого сильного и грациозного животного, дарившего его своей благосклонностью, — существенно скрашивало Эрику жизнь. Потом, в автобусе, старшие мальчишки могли сколько угодно насмехаться над новеньким с непроизносимой фамилией и отпускать довольно злобные шуточки на тему «понаехали тут всякие», обзывать его бельгийцем и вслух рассуждать, что там, на севере, живут одни нищие, ни шиша у них там нет, одни шахты да заводы, и те все позакрывались; они могли зубоскалить хоть до посинения — он не реагировал на их выпады. Заняв место впереди, в первом или во втором ряду, лучше всего — сразу за водителем, он устраивался поудобнее — теплая куртка уютно согревала озябшее тело, — прикрывал глаза и погружался в свои заветные мысли. Нет, он не станет плакать — зачем? Он просто спокойно подождет, пока все не утрясется; месяца через два-три большие ребята забудут про него, привыкнут, что он здесь, и перестанут дразниться.

Дядькам и Николь, разумеется, не слишком нравилось, что каждое утро они на четверть часа лишаются помощи Лолы, но открыто возмущаться этим они не решались. Правда, Николь иногда ворчала сквозь зубы, что мальчишка своими телячьими нежностями портит собаку, которая и без того избаловалась дальше некуда, вон дядьками вертит как хочет, взяли моду катать ее в машине, тоже мне принцесса.

Николь по утрам бывала особенно раздражительной; проделывая все необходимые манипуляции, которых требовал уход за телятами, она оглашала сумрак коровника гневными тирадами, достигавшими ушей Поля. Он отвечал ей односложно, если вообще отвечал, давно убедившись, что лучше с ней не спорить — пусть выговорится. Предлогов для недовольства у Николь всегда имелось в избытке: прицепившись к чему-нибудь одному, она бушевала, пока не выдохнется, затем находила что-нибудь еще, и так далее. Умница Лола, чувствуя настроения хозяев, отрабатывала по полной программе — молча, без лая, носилась туда-сюда по проходу, словно демонстрировала людям и животным: я здесь, на дежурстве, за всем приглядываю, ничего не упускаю.

Возвращение Эрика из школы во второй половине дня превращалось в небольшое торжество, с неизменностью повторявшееся четыре раза в неделю. Лола откуда ни возьмись выскакивала на дорогу, едва автобус открывал двери, бросалась к мальчику и принималась тыкаться ему в колени своей шелковистой головой; Эрик тут же присаживался перед ней на корточки, гладил по теплой шерсти, захватывая под шейкой полные ладони пушистого меха, и, вознаграждая верную подругу за пунктуальность, бормотал ей на ухо только им двоим понятные ласковые слова. Обратный путь они проделывали чуть ли не танцуя: Эрик шел быстрым шагом, а Лола носилась вокруг него кругами, то отставая, то забегая вперед, а на последних метрах извещала домочадцев о прибытии чудо-мальчика громким и радостным лаем.

С первых совместных дней во Фридьере Эрик с Лолой, облюбовавшие себе местечко наверху окружавшей двор стены, изобрели для общения свой собственный язык — некий варварский набор гортанных междометий, перемежаемых бессмысленным для постороннего речитативом и сопровождаемых взаимными объятиями и облизываниями. Их часто можно было видеть сидящими в обнимку: мальчик сжимал ладонями собачью морду и укладывал подбородок на бархатистую голову Лолы ровно посередине, — и так, не шевелясь, они надолго замирали, словно слившись воедино. Эрик утверждал, что Лола по-своему думает, что он прямо-таки чует, как у нее под шкурой, между тонкими жесткими ребрами, пробегают мысли. Обитателей Фридьера Лола знала лучше кого бы то ни было, наизусть изучив все их повадки. По свидетельству Эрика, она ни капли не доверяла Николь, имевшей гадкую привычку пинать ее ногами в самые чувствительные места.

Зато дядьки в ее табели о рангах занимали почетное место кормильцев и благодетелей, никогда не скупящихся на ласку. Они не ленились ломать для нее на мелкие кусочки хлебные корки — несмотря на то, что оба сохранили превосходные зубы и терпеть не могли, чтобы зря пропадала хоть крошка еды, корку с хлеба они всегда срезали и, намазав ее маслом, паштетом, соусом или вареньем, подсовывали своей любимице. При этом они никогда не кидали лакомство на пол и не клали его на край стола. Лола в ожидании подачки сидела с самым безразличным видом и смотрела в сторону. Но, как только раздавался щелчок складного ножа, она приближалась, снова садилась и с достоинством принимала угощение, спокойно заглатывая кусок за куском, протянутый на ладони стариками. Она никогда не жадничала, не торопилась; глядя на нее, можно было подумать, что она не ест, а дегустирует пищу, тщательно ее разжевывая. Дядьки по очереди наклонялись к собаке, с ворчливой лаской в голосе приговаривая, что она редкая обжора, избалованная бездельница, хитрованка каких поискать, что у нее не жизнь, а малина, но если она думает, что так будет всегда, что тут одни дурачки кругом, которые спят и видят, как бы ей услужить, то она очень и очень ошибается. Это представление повторялось каждое воскресенье во время совместной трапезы, проходившей то внизу, то наверху. Николь раздражалась и злилась, возмущенно восклицая, что у нее сил уже нет смотреть на это безобразие, вон в Африке дети голодают, сколько раз по телевизору показывали, а они тут закармливают собаку бутербродами, верно люди говорят, старый что малый, совсем в детство впали, да что ж это творится-то, да когда ж это прекратится.