Читать книгу "В Каракасе наступит ночь - Карина Сайнс Борго"

И сразу же мне припомнилась песня, которую жители Окумаре и Чорони пели каждый год 23 июня, в канун Иванова дня. Стоя в дверях пансиона сестер Фалькон, я слышала доносящиеся издалека обрывки нескладных песен, которые, ударяя в свои барабаны, выводили венесуэльцы с африканскими корнями. «Я никуда не уйду, пока не закончится фейерверк!..» Под этот примитивный ритм мужчины и женщины двигали бедрами, а над пляжем разносился острый запах пота и агуардиенте. Мои тетки Клара и Амелия знали эти песни наизусть и могли пропеть их от начала и до конца не моргнув глазом. На берегу жгли костры, пускали фейерверки, устраивали пикники, пили и напивались, а в темном небе раскачивалась деревянная статуя Святого Хуана[26], которую нетрезвые носильщики выносили к морю.

В нескольких метрах от меня догорал труп Авроры Перальты, истерзанный не только огнем, но и пулями. Какие-то люди носились во всех направлениях, словно справляя свой собственный странный праздник – праздник без повода и причины, праздник, приправленный запахами пороха, слезоточивого газа, смерти и безумия. В этой стране мы танцуем и избавляемся от наших мертвецов с одинаковым рвением. Мы выжимаем их досуха, изгоняем, как изгоняют демонов, выдавливаем, как экскременты. В конце концов все они оказываются в канализационных отстойниках или на помойках, которые легко и быстро горят, словно все мы при жизни были сделаны из какой-то дешевой субстанции, которая только и годится, что на выброс. «Я никуда не уйду, пока не закончится фейерверк»… И все же я оставила тело Авроры догорать, а сама обратилась в бегство.

Я была недалеко от дверей парадного, когда земля ушла у меня из-под ног. Падая, я ударилась лицом об асфальт и содрала щеку. Сначала я решила, что поскользнулась в луже машинного масла, которое специально разливали на улицах, чтобы те, кто бежит, спасая свою жизнь, поскользнулись. Только потом я сообразила, что кто-то сбил меня с ног. Сбил с ног и уселся верхом, чтобы я не могла пошевелиться.

– А ну, лежи тихо, сестренка! Не дергайся. Что ты тут делаешь, а? Отвечай!..

Я попыталась обернуться, но прижимавшая меня к мостовой тяжесть не позволяла мне освободиться. Лежа лицом вниз, я не видела лица нападавшего, не могла определить, к какой партии он принадлежит – к тем, кто выступает против правительства, или к тем, кто его поддерживает.

Я задергалась, пытаясь сбросить его с себя.

– Что ты здесь делаешь?

Похоже, он не собирался меня бить. Во всяком случае – не сейчас, не сразу.

– Что я делаю? Защищаюсь. Защищаюсь от таких, как ты!

Я продолжала корчиться под ним, как червяк, и все-таки сумела перевернуться лицом вверх.

– Защищаешься? А кого ты защищаешь? Что ты защищаешь?

Его лицо было закрыто повязкой, какую носили Сыны Революции – черным платком с прорезями для глаз и изображением оскаленного черепа. В воздухе плыл тошнотворный запах обугленного мяса. Нападавший продолжал сидеть на мне верхом и удерживал меня за руки, не давая пошевелиться. Я удвоила усилия, я дергалась, лягалась и пыталась приподнять верхнюю часть тела. Наконец мне удалось освободить одну руку. Выгибаясь, я пыталась ударить его кулаком, но все время промахивалась. Наконец я почувствовала, что мои ногти зацепились за его маску. Одним движением я сорвала ткань с его лица. Он не попытался меня ударить, он даже меня не обругал. Напротив, на мгновение он словно замер неподвижно, и…

Если у грешников есть бог, сейчас он был на моей стороне. Я узнала это лицо практически мгновенно. Передо мной был Сантьяго, брат Аны.

– Сантьяго! Это ты?!

Он не ответил.

– Сестра с ума сходит, ищет тебя!

– Тише!.. Делай как я скажу. Продолжай сопротивляться, поняла?.. – Он снова закрыл лицо маской и наклонился к моему уху. – Я должен увести тебя с улицы. Куда мы можем пойти?

– Туда. В этот дом.

Сантьяго рывком заставил меня подняться и сильно толкнул в спину одной рукой. Другой рукой он разгонял облако слезоточивого газа из разорвавшейся неподалеку гранаты. Спустя несколько секунд нас уже не было видно, и слава богу: группа мотоциклистов промчалась по улице, беспорядочно паля по окнам и дверям, но мы уже бежали к подъезду.

– Ну, пока, – сказал он, когда мы оказались у самых дверей.

И, повернувшись, Сантьяго зашагал прочь. Я бросилась за ним и попыталась затащить в подъезд, но он оттолкнул меня.

– Ступай внутрь. Если хочешь, чтобы тебя подстрелили – можешь продолжать, но я не желаю, чтобы меня убили. Если они узнают, что я не проломил тебе голову, меня расстреляют.

В воздухе над нашими головами снова засвистели пули, и мы ничком бросились на асфальт.

– Пожалуйста, Сантьяго, послушай меня… Твоя сестра тебя ищет. Ты должен ей позвонить. Если ты не позвонишь, я сама это сделаю…

– Если ты это сделаешь, они… Они убьют всех нас. Ее. Меня. Даже тебя. Так что…

Он не договорил. Рядом с нами упал на землю совсем молодой парень – на вид ему было не больше семнадцати. В него попала газовая граната, взрыв которой разворотил ему грудь. Над ним мы увидели бойца в черной экипировке полицейского спецназа с винтовкой в руке.

Сантьяго немедленно вскочил, ударил меня кулаком в живот, а затем схватил за волосы и тряхнул как куклу.

– В грузовик ее! Пошевеливайся, ленивая свинья! Тащи эту суку в грузовик. Отвезем ее в боливарианский штаб, – приказал полицейский Сантьяго.

Я по-прежнему лежала на земле. Удар выбил из меня весь дух, живот скрутило от боли, но я все-таки увидела, как полицейский отвернулся от нас и двинулся к своей жертве. Присев на корточки, он принялся обыскивать убитого мальчишку. Вместо того чтобы предать мертвеца земле, полицейский выворачивал ему карманы, чтобы бросить там, где он упал.

Но кто, в конце концов, дал мне право его судить?

Дети порока, сказали бы мои тетки, негромко напевая один из гимнов, посвященных ночи накануне Иванова дня.

«Я никуда не уйду, черт меня дери, пока не закончится фейерверк…»

* * *

Я довольно смутно представляла, где я, и пришла в себя, только когда мы добрались до подъезда и поднялись наверх. Достав из кармана ключ, я с трудом вставила его в замок. Сантьяго все еще был в черной маске Сынов Революции, так что со стороны трудно было понять, спасаемся ли мы от кого-то или, наоборот, преследуем. Угроза, которую излучал оскаленный череп, защищала нас от одних и делала уязвимыми для других. Всего несколько месяцев назад любая одежда, которая указывала бы на принадлежность к проправительственным силам, послужила бы нам пропуском – никто не посмел бы сказать нам ни слова, никто не посмел бы к нам даже приблизиться. Но ситуация переменилась. В нынешние времена многие, очень многие были готовы захватить одного из Сынов Революции и вздернуть на ближайшем фонаре в назидание остальным. Сантьяго был безоружен, а безоружный палач всегда внушает жертвам желание дать выход той ненависти, которую завещал нам команданте.