Читать книгу "Бессмертные - Джеймс Ганн"

Но скоро все это отошло на задний план, вытесненное из головы мыслями о пациентах, ждущих его в каждой палате гериатрического отделения госпиталя. Старение населения стало причиной того, что его отделение теперь занимало столько же места, сколько два соседних, вместе взятых.

Группа студентов третьего года резидентуры, которой он руководил, опередила его на обходе. Но его ординатор и ассистент, Том Барнетт, прекрасно справлялся и с руководством группой, и с временным замещением самого Пирса. Тот был уверен, что Барнетт надеется однажды занять его место на постоянной основе. Одной из главных проблем долголетия, особенно в профессиональной среде, было то, что молодые пробивались наверх с трудом: дорогу загромождали тормозящие, а то и вовсе заглохшие развалюхи. Смерть служила эволюции для улучшения биологических видов, и если она не приходила вовремя, течение основных жизненных процессов нарушалось.

Будучи одним из препятствий на пути у прогресса, Пирс чувствовал некоторую неловкость из-за того, что не бросал ни практику, ни исследовательскую деятельность. Но он никогда не был женат, и работа все эти годы оставалась для него смыслом жизни. К тому же он совсем не чувствовал себя девяностолетним стариком. На самом деле в душе ему осталось столько же лет, сколько было на момент истории с омоложением Лероя Уивера. Он совершенно точно был не хуже любого врача в госпитале – напротив, на порядок лучше, учитывая его пятидесятилетний опыт работы. А его исследовательские навыки в разы превосходили те, которыми он обладал в сорок, когда феномен Маршалла Картрайта заставил его взяться за эти исследования.

Теперь, переходя из палаты в палату, от койки к койке, слушая пульс тут, щупая лоб там, заглядывая в бланки с историями болезней, радостно приветствуя, называя пациентов по именам, тепло прощаясь, он отмечал их возраст. Сейчас шестидесяти- и семидесятилетние среди них встречались реже, чем в то время, когда он только начинал работать. Большинство из них отметили восемьдесят или девяносто, а некоторым и вовсе было уже под сотню лет.

Люди стали жить дольше, но теперь те болезни и сбои в работе организма, с которыми ранее человечество не сталкивалось, в старости делали их жертвами различных дегенеративных и раковых заболеваний. Пусть ты не страдаешь от сердечной недостаточности, но с годами заработал рак простаты; почки и печень в отличном состоянии, но мозг поражает инсульт или болезнь Альцгеймера. А лечение стариковских болезней обходится намного дороже, чем быстрая и легкая смерть в молодости или зрелом возрасте. Даже если учесть болезни, связанные с синдромом приобретенного иммунодефицита. Неудивительно, что общественные издержки на медицинское обеспечение выросли до небес и сегодня лечить берутся только тех, кто готов платить. А остальным приходится прибегать к традиционной медицине: различного рода панацеям, услугам целителей и тех немногих клиник – таких как эта, – где принимают всех больных. Если речь идет о пожилых пациентах, то на них в основном испытывают новые средства лечения возрастных болезней. Однажды, подумал Пирс, те немногие, кто способен оплачивать лучшее лечение, станут полностью от него зависимы, и тогда медицина, пытаясь найти источник вакцин, антител и даже антибиотиков, снова повернется к другим, которые сейчас лишены всех преимуществ современного здравоохранения.

Пирс предвидел наступление тех времен, когда медицина станет новой религией, обычные люди начнут поклоняться врачам, а те – точь-в-точь как знахари со своими трещотками для успокоения злых духов – станут священнослужителями при новом божестве. Место алтаря займет хирургический стол, а причастие станут проводить антибиотиками и витаминами.

Пирсу удалось догнать свою группу до того, как обход закончился. С каждым годом студентов у него становилось все больше, и причиной тому был рост гериатрического отделения. Гериатрия была перспективной отраслью, и студенты, знакомые с последними трендами в медицине, не жалели время и старания на получение связанной с ней специальности. Пирс задумался, не это ли когда-то повлияло и на его выбор, но тот был сделан так давно, что тогдашний Пирс казался незнакомцем Пирсу нынешнему, и никаких ярких воспоминаний не осталось.

Он незамеченным остановился в задних рядах группы, пока Барнетт заставлял всех по очереди ощупывать пациента, несчастного мистера Сэма Айкенса, страдающего хроническим нефритом, а затем забрасывал будущих врачей каверзными вопросами, как будто пытаясь подловить их на ошибке и продемонстрировать собственные эрудицию и остроумие, показать всем не только важность образования, но и свою правоту. Таким был один из методов обучения, и Пирс испытал его на себе в медицинской школе, а затем и в посменном, три через три, аду резидентуры, но сам он этот метод никогда не применял. Мгновенный ответ не всегда оказывался верным, а тщательность зачастую была важнее скорости.

Мистер Айкенс был из тех, кто не в состоянии самостоятельно оплатить лечение. К платному пациенту Барнетт отнесся бы более внимательно.

Барнетт соображал быстро, но, так же как и тщательность Пирса, это не принесло никакого результата в разработке формулы эликсира. Конечно, печально подумал Пирс, все неудачи похожи, в них нет особой разницы.

– Я продолжу, доктор Барнетт, – сказал он, продвигаясь в первые ряды группы. Он заметил и облегчение на лицах студентов, и неохоту, с которой Барнетт освободил свое место. Нужно что-то придумать для Барнетта, решил про себя он, рассказывая студентам о мистере Айкенсе, его жизни и семейном положении, а затем обращаясь к нему с просьбой описать свои ощущения. Он попросил каждого студента взять пациента за запястье и посчитать пульс, хотя для таких измерений существовало специальное устройство, чьи данные фиксировались на мониторе над кроватью вместе с прочими показателями жизнедеятельности. Затем предложил мягко ощупать спину мистера Айкенса, чтобы почувствовать его боль, увидеть болезнь изнутри.

– Все эти устройства, – сказал он, обводя комнату рукой, – замечательны, но они не заменят чутья врача, его заботливого – можно даже сказать, исцеляющего – прикосновения.

Отпуская студентов, Пирс заметил, что реакция на его слова была неоднозначной. Кто-то явно испытал облегчение, увидев, что лечебный процесс пока не стал полностью механизированным. А те, у кого имелись проблемы с общением, были возмущены попыткой старого доктора заставить их не просто запоминать части тела и названия препаратов, что удавалось им лучше всего. Барнетт ушел до того, как Пирс смог рассказать ему, какой ответ пришел на запрос о выделении средств. Вернувшись в свой кабинет, он развернул клочок бумаги, который мистер Айкенс сунул в его руку во время осмотра.

«Вы нужны мне, – гласила записка. – Приходите в дом № 3416 по Десятой Восточной сегодня вечером и спросите Мэрилин. Уничтожьте эту записку. Мы оба в опасности».

Район, где находился этот дом, когда-то считался зажиточным, но с тех пор уровень дохода тех, кто селился там, значительно упал. И хотя теперь это был район бедняков, люди, жившие в нем, были отнюдь не безнадежны. Он не входил в старую, центральную часть города, но ее метастазы уже распространились и здесь, и Пирсу, покинувшему относительную безопасность автострады, пришлось пересечь места, отравленные раковыми клетками нищеты. Окна в машине были пуленепробиваемыми, и он всю дорогу не опускал их, вознося молитвы Гефесту, богу ремесленников, с надеждой на то, что двигатель его автомобиля собирали на века.