Читать книгу "Друг государства. Гении и бездарности, изменившие ход истории - Егор Яковлев"

По разные стороны

Жизнь Клаусу сломал 1933 год. Приход к власти Гитлера был для него тем, чем стала для петрашевца Достоевского отмененная в последний момент казнь. Тогда он испытал невыносимое страдание, которое потом сублимировал в творчество.

Покинув Германию и переехав в Амстердам, Клаус пытался образумить тех, кто продолжал жить на родине при фашистском режиме. «В каком обществе вы остались, — взывал он к одному из своих любимых авторов Готфриду Бенну. — Чего вы можете достичь, предоставляя ваше имя… в распоряжение тех, чье бескультурье является беспрецедентным в европейской истории и от чьей моральной нечистоплотности отвернулся весь мир? А где же почитатели вашего таланта? Разве они в стане пробуждающейся Германии? Ваши почитатели, которых я знаю, сидят сегодня по маленьким отельчикам Парижа, Цюриха, Праги, а вы, вы, их кумир, продолжаете разыгрывать из себя академика ЭТОЙ страны». Но если Клаус Манн стерпел то, что Бенн остался под властью Гитлера, то другому человеку он не мог простить такого отступничества.

Он ждал Густава. Ждал месяц, два, год — потом отчаялся. Клаус узнал, что его кумир делает вполне неплохую карьеру, пользуясь вниманием и уважением нацистских бонз. Большим поклонником Грюндгенса оказался сам Геринг, не без его поддержки актер возглавил Прусский государственный театр и вскоре по личному приказу Гитлера получил звание государственного артиста Германии. Лучшей ролью, сыгранной Густавом, была роль Мефистофеля. Пожилые немцы и по сей день представляют искусителя Фауста с лицом мужа Эрики Манн (впрочем, к тому времени супруги уже развелись). И Клаус решил отомстить за свою боль и предательство идеалов единственно возможным для него способом: он написал книгу о друге-предателе и назвал ее «Мефистофель» («Mefisto»).

Книга жизни

Он писал исступленно, слезами и кровью, создав филигранный роман о талантливом актере Хендрике Хофгене, который совершил сделку с совестью и стал пособником нацистов в обмен на славу и почет. В этом герое легко угадывался артист-триумфатор, о котором Клаус отозвался так: «Тщеславие было его незаживающей раной… Как же силен должен быть в человеке комплекс неполноценности, если нужно прибегать к таким фейерверкам обаяния, чтобы избыть его… Тот, кто чувствует себя любимым хотя бы одним человеком на свете, не нуждается в том, чтобы постоянно соблазнять». Раны его души могло залечить только одно. Клаус видел, что его книга хороша, и ждал от нее эффекта, ведь когда-то он клялся, что станет знаменитым писателем.

Усмешка Мефистофеля

Роман «Мефистофель» вышел в 1936-м. Вторая мировая еще не началась. В западных странах многие боялись Сталина больше, чем Гитлера, и предпочитали занимать нейтральную позицию в отношении германских властей. В этих условиях издатели восприняли роман как политический памфлет или, пуще того, карикатуру на уважаемого человека. Многие из них вообще отказывались брать у Клауса рукопись.

Он пережил и это. Манн эмигрировал в США, а когда Америка объявила войну Германии, получил гражданство, записался в вооруженные силы и отправился на фронт. В 1945 году в составе войск союзников Клаус оказался в родном Мюнхене, ниспровергая столь ненавистный для него гитлеровский режим. Но крах нацизма ничего не изменил в отношении к его книге.

Немецкая публика так любила Грюндгенса, что охотно согласилась забыть его братание с Гитлером и Герингом. Тем более что сам Густав никогда не касался политических вопросов и утверждал, что для него существует только искусство. Ярлык «кляузы на знаменитость» прочно приклеился к роману «Мефистофель». Вопреки здравому смыслу лучшая книга окончательно погубила репутацию своего автора. Манн не находил себе места и начал глушить переживания героином. 21 мая 1949 года в Каннах его моральные силы истощились окончательно. Прекратив сопротивляться судьбе, он принял яд.

На протяжении последующих тридцати лет мало кто вспоминал о существовании писателя Клауса Манна и его романа «Мефистофель». В конце 1960-х в ФРГ он вообще был запрещен к изданию и распространению как порочащий честь и достоинство патриарха немецкого театра. И лишь в начале 1980-х, когда эта книга попалась на глаза выдающемуся венгерскому режиссеру Иштвану Сабо и он снял по ее мотивам поразительную кинодраму, все словно опомнились. Роман переиздали огромными тиражами. Критики резво отыскали в нем массу художественных достоинств. Бестселлер рекомендовали для включения в школьную программу. Так посмертно Клаус Манн все же сдержал обещание, данное самому себе в далеком 1920 году.

Смотрим «Мефисто», не забывая об истории его создания.

Политики

Добро с кулаками. Добрыня Никитич

(X в.)

Среди былинных богатырей самым близким к князю Владимиру оказывается Добрыня Никитич. Именно ему киевский государь поручает задания деликатного свойства вроде собственного сватовства к Апраксе-королевичне или освобождения племянницы Забавы из лап змея. Случайность? Весьма вероятно, что нет. Ведь рядом с реальным Владимиром почти всегда находился реальный Добрыня — «старик умный, ловкий, решительный, но жесткий», как аттестовал его историк Сергей Михайлович Соловьев.

Личность эта таинственная и загадочная. Не то верный пес, не то «серый кардинал» при князе, он был, согласно летописи, «уем» Владимира Святославича — дядей со стороны матери.

Как рассказывает летопись, креститель Руси — сын киевского владыки от ключницы Малуши — происхождением уступал старшим братьям Ярополку и Олегу, рожденным в династическом браке. Враги высокомерно бросали ему в глаза страшное оскорбление — робичич (сын рабыни). По неким причинам (версии — ниже) младший сын Святослава тем не менее воспитывался при княжеском дворе при участии своей мудрой бабки — княгини Ольги. Но никто не мог сказать, что ожидает его после отцовской смерти.

Когда Ярополк подрос, Святослав «посадил» первенца в Киеве, от которого сам хотел отказаться в пользу «средины земли своей» — Переяславца, города на Дунае. Второй его отпрыск, Олег, отправился княжить в земли древлян. Владимиру же своей волости не досталось. Однако в этот момент, как рассказывает «Повесть временных лет», к Святославу «пришли новгородцы, прося себе князя». При этом послы пригрозили, что, если он не отправит к ним правителя из своего рода, они найдут себе князя на стороне. «И сказал им Святослав: “А кто бы пошел к вам?” И отказались Ярополк и Олег».

И вдруг происходит неожиданное. В эту историю вмешивается третье лицо, которое в летописи упоминается впервые: «И сказал Добрыня: просите Владимира». Мы можем только предполагать, был ли этот совет дан новгородцам келейно или открыто, но очевидно, что дядя малолетнего робичича таким образом включился в политическую борьбу за права племянника. Вольный Новгород был могучим торговым городом, откуда почти век назад пришла на полянские земли правящая династия. Княжение в нем давало сыну Малуши уникальную возможность заработать авторитет, приобрести сторонников и создать свою «партию». Это, кстати, не противоречило планам Новгорода, который хотел себе родовитого и при этом независимого князя, а не марионетку Киева. Понравилось просителям и то, что претендент был еще юн. Как пишет Соловьев, они «надеялись воспитать у себя Владимира в своем обычае: они и после любили иметь у себя такого князя, который бы вырос у них». «И сказали новгородцы Святославу: “Дай нам Владимира”. Он же ответил: “Вот он вам”». Так младший княжич отправился на берега седого Волхова, а вместе с ним поехал и его удачливый советник, если не сказать соправитель.