Читать книгу "Славно, славно мы резвились - Джордж Оруэлл"

Но на другом берегу, британском, тоже были расчеты, только противоположного свойства. Все два года, прошедшие после Дюнкерка, британский дух питался в основном ощущением, что нынешняя война, это не только война за демократию, но и такая война, которую должен выиграть сам, за счет собственных усилий, простой народ. Высшие слои общества были дискредитированы политикой уступок, а также военными катастрофами 1940 года, и набирали силу процессы классового выравнивания. Патриотизм и левые настроения сливались в общественном сознании воедино, а многочисленные знающие толк в своем деле журналисты всячески стремились эту связь укрепить. Радиопередачи, с которыми выступал в 1940 году Пристли, как и статьи Кассандры в «Дейли мейл», – выразительные примеры процветавшей в то время демагогической пропаганды. В такой атмосфере Вудхаус сделался чрезвычайно удобным мальчиком для битья. Ибо господствовало убеждение, что богатые – это предатели, а Вудхаус – что всячески подчеркивала в своих выступлениях Кассандра – человек богатый. Только это был такой богач, на которого можно нападать безнаказанно, без риска хоть сколько-то поколебать общественные устои. Предать поношению Вудхауса это не то же самое, что, допустим, предать поношению Бивербрука. Обыкновенный романист, каковы бы ни были его гонорары, все же не принадлежит к классу тех, кто имеет. Пусть даже доход его приближается к 50 тысячам фунтов в год, от клуба миллионеров он находится на почтительном удалении. Это всего лишь преуспевающий аутсайдер, поймавший за хвост удачу – как правило, быстро преходящую, – нечто вроде победителя Калькуттского дерби. Следовательно, неосторожные высказывания Вудхауса – хорошая подкормка для пропагандиста, возможность «разоблачить» преуспевающего паразита, не привлекая внимания к паразитам настоящим.

В критических обстоятельствах того времени возмущение поведением Вудхауса понять можно, но продолжать поносить его три-четыре года спустя, укреплять представление, будто действовал он как сознательный изменник родины, – непростительно. Мало что во время войны было столь же отвратительно, сколь нынешняя охота за изменниками и «квислингами». В лучшем случае это наказание, которое на виноватых накладывают виноватые. Во Франции предаются позору многообразные крысеныши – полицаи, дешевые писаки, женщины, спавшие с немецкими солдатами, – а большие крысы, за малым исключением, от преследования ушли. В Англии с самыми яростными нападками на «квислингов» выступают консерваторы, те самые, что проводили политику уступок в 1938 году, и коммунисты, которые поддерживали ее в 1940-м.

Я пытался показать, каким образом бедный Вудхаус – на том лишь основании, что благодаря литературному успеху и экспатриации он духовно застрял в эдвардианской эпохе, – сделался corpus vile[49] в пропагандистской игре. Предлагаю эту игру закончить и считать инцидент исчерпанным. Если американские власти схватят и казнят Эзру Паунда[50], это только укрепит его поэтическую репутацию на столетия вперед; а в случае Вудхауса, даже если мы выдворим его в Соединенные Штаты и лишим британского гражданства, кончится это невероятным позором для нас самих. Ну а если мы действительно хотим наказать тех, кто в критические времена ослаблял дух нации, то есть мишени поближе и подоступнее.

«Виндмилл», 1945 г., № 2 (июль)

Упадок английского убийства

Воскресенье, предпочтительно довоенное, вторая половина дня. Жена уже задремала в кресле, дети отправились на хорошую долгую прогулку. Кладешь ноги на диван, водружаешь на нос очки, открываешь «Всемирные новости». Ростбиф и йоркширский пудинг или жареная свинина под яблочным соусом, затем пудинг из сала и, наконец, как водится, чашка чая цвета красного дерева, – все это приводит тебя в наилучшее состояние духа. Дымится трубка, подушки под спиной удобны и мягки, потрескивают дрова в камине, воздух неподвижен, в комнате тепло. В такой благодатной атмосфере о чем хочется почитать?

Естественно, об убийстве. Да, но о каком убийстве? Если пройтись по убийствам, вызвавшим у английской публики наибольший интерес, убийствам, известным в главных своих подробностях едва ли ни всем и каждому, сделавшимся сюжетной основой множества романов и разобранным по косточкам в газетных материалах, убеждаешься, что в огромном их большинстве обнаруживаются более или менее очевидные черты фамильного сходства. Наш великий, елизаветинский, так сказать, период убийств пришелся, грубо говоря, на 1850–1925-е годы, и убийцы, чья репутация прошла проверку временем, это следующие персонажи: доктор Палмер из Рагли, Джек-потрошитель, Нийл Крим, миссис Мейбрик, доктор Криппен, Седдон, Джозеф Смит, Армстронг, а также Фредерик Байуотерс и Эдит Томпсон. Помимо того, примерно в 1919 году произошло еще одно знаменитое убийство, подпадающее под общую схему, но о нем я, пожалуй, умолчу, потому что обвиняемый был оправдан.

Из девяти вышеупомянутых дел как минимум четыре легло в основу популярных романов, один – столь же популярной мелодрамы, а объема сопутствующей им литературы в форме газетных отчетов, криминилогических трактатов и воспоминаний адвокатов и следователей хватило бы на внушительную библиотеку. Трудно представить себе, что какое-либо из недавно совершенных в Англии преступлений помнили бы столь же долго и принимали к сердцу столь же близко, и отнюдь не только потому, что насилия в мире стало слишком много и на таком фоне бытовые убийства отошли в тень, но потому что сам господствующий тип преступлений как будто меняется. Наиболее громкое криминальное дело военных лет – это убийство Мужчины с Рассеченным Подбородком, описанное недавно в одной популярной брошюре (автор Роберт Элвин Рэймонд); стенограмма судебного процесса была опубликована примерно год назад господами Джералдсами с предисловием мистера Беховера-Робертса. Прежде чем обратиться к этому печальному и гнусному случаю, интересному лишь с социологической и отчасти юридической точки зрения, позвольте попытаться определить, что имеют в виду читатели воскресных газет, капризно заявляющие, что «сегодня уж не столкнешься с действительно хорошим убийством».

При рассмотрении все тех же девяти убийств, что были отмечены выше, для начала можно исключить дело Джека-потрошителя, каковое само по себе представляет особое явление. Из остальных восьми шесть связаны с отравлением, и восемь из десяти преступников – выходцы из среднего класса. Секс был сколько-нибудь сильным побудительным мотивом всего в двух случаях, а как минимум в четырех убийцами двигали в большой степени соображения респектабельности – стремление занять надежное положение в жизни либо не подорвать чье-то общественное положение в результате скандала, такого, например, как развод. Более чем в половине случаев жертве убийства предстояло получить некую сумму денег, по наследству или по страховому полису, но сама эта сумма почти всегда была незначительной. В большинстве случаев убийство раскрывалось постепенно, в результате тщательного расследования, начинавшегося с проверки соседей или родственников жертвы; и почти во всех случаях имело место либо некое драматическое совпадение, в котором можно ясно увидеть перст Судьбы, либо один из таких эпизодов, какие не отважится придумать никто из романистов, например бегство Криппена через Атлантику с любовницей, переодетой мальчиком, или игра на гармонике, затеянная Джозефом Смитом, покуда его очередная жена тонула в ванной комнате той же квартиры. Сценой всех этих преступлений, за вычетом убийства, совершенного Нилом Кримом, почти всегда оставался домашний очаг; из двенадцати жертв семеро были либо женой, либо мужем убийцы.