Читать книгу "Неразрезанные страницы - Татьяна Устинова"

– Конечно, конечно! Спасибо вам за все, Катенька! И Марине Покровской благодарность передайте, хотя я, конечно, так и не могу в толк взять, что это она ко мне профессора пригласила. Я еще как-то не осознала.

– И не нужно вам ничего осознавать! – Совершенно не зная, что делать, Катя поднялась и неловко и неуместно похлопала Елену Васильевну по руке, тонкой, сухой, с сеткой голубых вен. – Долгов обещал, что операцию сделает, а это самое главное!..

– Как же мне Володе сказать про операцию? Мы ее так ждали, уже и надеяться перестали, а тут вдруг такой поворот…

– Если он на работу позвонит, мы ему все скажем, Елена Васильевна! И вообще он скоро прилетит, я думаю. Точно неизвестно, конечно, но мне почему-то кажется, что скоро.

– Вы думаете? – спросила мать с надеждой.

– Ну, конечно! Он все там наладит и вернется. Вы же знаете, какой он умный!

Мать вдруг вся просияла. У нее была необыкновенная улыбка, белозубая, молодая, очень похожая на улыбку Берегового, и Митрофанова моментально вспомнила, как он улыбается.

– Он, правда, очень умный. И про операцию правда?..

– Вы можете спросить у лечащего врача. И еще у Николая Давыдовича!

– Так я спрошу, – как будто сама себе сказала Елена Васильевна. – Ничего особенного. Спрошу, и все.

– А я к вам еще приеду, – неизвестно зачем пообещала Митрофанова. – Вдруг Володя задержится, мало ли что!..

И они посмотрели друг на друга с надеждой и опаской.

Выйдя из больничного здания на улицу, где все таяло, и текло, и сверкало, и пахло весной уже совсем по-настоящему, Митрофанова позвонила Мане Поливановой и сообщила, что профессор Долгов великий врач.

Маня уселась за руль, закинула на заднее сиденье потрепанный портфель, служивший ей вместо ридикюля, и принялась искать ключи от машины.

Я же держала их в руке, куда они могли деться?!

Наклоняясь то в одну, то в другую сторону, очень неудобно, она перерыла все карманы, и в джинсах порылась тоже. Залезть в передний карман джинсов, когда сидишь, очень трудно и практически невозможно, но Маня залезла. Нет ключей!..

Пропали. Украли.

Значит, так. Будем мыслить логически. Будем мыслить дедуктивно! Когда я подошла к машине, ключи были у меня совершенно точно. Я нажала кнопку на брелоке, двери открылись, я села и кинула портфель назад. Где в это время были ключи?.. Или я их тоже кинула?..

Маня повернулась и, пыхтя, поволокла с заднего сиденья портфель. Он никак не поддавался, зацепился там за что-то.

– Зараза, – сказала ему Маня, перестала тащить, выскочила из машины и распахнула пассажирскую дверь. – Ты просто зараза!..

– Я тоже рад тебя видеть, Маня.

Она помедлила секунду и обернулась.

– Здравствуй, Алекс.

Ей стало жарко, и она замотала головой, стаскивая с шеи шарф.

Они не виделись почти два месяца – вечность.

Они не виделись вечность, и, прилетев, он не ответил ни на один ее звонок.

Они не виделись так давно, что она забыла, какой он.

Он был в темных очках, глаз не разглядеть, и, кажется, похудел, щеки ввалились. Ветер трепал длинные волосы, забрасывал на лицо, и он нетерпеливо заправлял их за уши рукой в перчатке. В тысячный раз Маня подумала грустно, что такие ресницы и кудри должны были барышне достаться, а достались…

– Я правда рад тебя видеть.

Она быстро вздохнула и отвернулась. Ничего хуже этого не могло случиться.

Два месяца назад все было не так. Тогда ему бы и в голову не пришло сказать – я рад тебя видеть!.. Он улетел в Париж к своему французскому издателю, и сразу было понятно, что улетает надолго, и они едва смогли расстаться, и всю ночь перед отлетом занимались любовью и говорили друг другу всякие простые и понятные слова, и Маня пообещала, что непременно к нему прилетит, и даже заплакала, когда в Шереметьеве он ушел за турникеты – как будто окончательно, навсегда!..

Дальше дело пошло, как в плохом романе.

Сначала он звонил по нескольку раз на дню и рассказывал ей, что в Париже ему больше не страшно, несмотря на то что именно там его когда-то обвинили в плагиате и даже судили за него! И еще про издателей, и про то, что он совсем отвык много говорить по-французски, и теперь трудновато приходится, но он справляется. И про собак на набережной. Почему-то именно на набережной была пропасть собак, которых выгуливали вдоль Сены пожилые француженки в фиолетовых кудрях и лохматые студенты с Левого берега в клетчатых шарфах. И про мессу в соборе Сан-Северин, святого Северина, рассказывал тоже – там были необыкновенные колонны, похожие на стволы гигантских пальм. И про свою квартирку, которую снял ему тамошний издатель, – внизу булочная, где вечно толчея, и толстая хозяйка по имени Жизель, кажется, строит ему глазки. И про работу – он начал новую книгу, вот уж не думал, что у него это получится так легко!..

И Маня звонила ему и рассказывала, но у нее новостей было значительно меньше, и они были какие-то… серые, обыкновенные, неинтересные. Никаких пальм и собак. Никаких соборов и студентов. Все то же самое – письменный стол, компьютер, слова, которые никак не складывались в предложения, а предложения никак не складывались в историю. На телевидение пригласили, почему-то в программу про фокусников. Фокусники должны были показывать фокусы, а Маня должна была показывать оценки за фокусы. Вот и все дела.

Ей казалось, что все это мелко и глупо, и еще почудилось, что он начинает скучать, когда она заводит речь о себе. Она собиралась к нему прилететь и живо представляла себе квартиру над булочной и толстую Жизель в окружении багетов и круассанов, но с деньгами было плоховато – весь последний гонорар пришлось «вложить в дело», то есть в дачу, которую затеялась строить Викуся, Манина тетушка, единственная оставшаяся от некогда большой семьи Поливановых. Маня ее обожала, очень берегла и всячески потакала ее причудам. Эта самая дача тоже была «причудой», влетевшей в копеечку. Траты оказались чудовищными и, с Маниной точки зрения, абсолютно бессмысленными – кто там станет жить, на этой даче?! Викуся, которой то и дело нужен то кардиолог, то невропатолог?! Кто будет ухаживать за домом и участком? Снег чистить, трубы латать, насосы ставить? Но Викусе под старость захотелось «на природу», и все тут, да еще она придумала, что «девочке», то есть Мане, непременно нужен свежий воздух и загородный простор, нечего в Москве сидеть, пыль глотать, и Маня, поскулив немного, втюхалась «в дачу». Сбережений у нее никаких не водилось, она вечно одалживала близким и дальним друзьям, и как-то так выходило, что отказать невозможно. Просили то на длительное лечение, то на срочную операцию. Почти никогда не возвращали, и Маня всегда «входила в положение». В общем, денег в последнее время было в обрез, но Алексу даже в голову не пришло купить ей билет!..

Так она и не прилетела. Разговоры со временем становились все короче, а паузы все длиннее, а потом он вдруг пропал дня на два. Выключил телефон и на электронные письма тоже не отвечал. Она тогда всерьез переполошилась, перепугалась, представляла себе всякие ужасы, а потом позвонила его матери, и оказалось, что он уехал в Довиль. Только и всего.