Читать книгу "Еврейская сага. Книга 3. Крушение надежд - Владимир Голяховский"

— Отказов становится все больше, растет число отказников.

— Да уж, чего хорошего ждать евреям от наших властей?

Людей было так много, что не всегда и не всем удавалось за один день попасть внутрь посольства. Приходилось снова становиться в очередь на другой, а то и на третий-четвертый день. Это была пятая ступень унижения на пути к свободе.

Стоял в этой очереди и Рупик Лузаник, и не раз. У него было много дипломов и патентов — его гордость, и он ни за что не хотел оставлять их затерянными в архивах советских министерств. И каждый раз, когда он стоял в таких очередях, его одолевали тяжелые думы, он вздыхал: «Ой-ой, сколько испытаний посылает мне Бог, но я знаю, что он вознаградит за эти испытания».

* * *

Пунктуальный и хорошо организованный, Рупик упорно готовился к медицинскому экзамену в Америке, перечитал много американских учебников в библиотеке имени Ленина и в библиотеке иностранной литературы. Там он читал не только учебники, но и описание США, выбирал штат, в который ему лучше поселиться: Массачусетс, Коннектикут, а может, Нью-Йорк? Он так был уверен в скором отъезде, что свои книги стал пересылать Глинскому в бандеролях. А книг у него было много, собранных с любовью за много лет. Дважды в неделю он ездил на Центральный телеграф на улице Горького с пачками книг. Там их тщательно проверяли, посылать разрешалось только книги, изданные после 1950 года. Свои старые книги Рупик с болью в сердце продавал в букинистические магазины.

На фоне бесконечного ожидания ему хотелось морально подготовиться к суете будущего отъезда. Мысль о моменте отъезда была единственно приятной. Он ездил в Шереметьевский аэропорт, присматривался со стороны к тому, как евреи уезжают. Последней и самой тяжело переносимой степенью унижения и оскорбления уезжающих евреев был жестокий, издевательский шмон на таможне. Таможенники жестоко шмонали — проверяли вещи уезжающих. Вещи для сдачи надо было привозить накануне вылета или отъезда. Все уезжающие должны были присутствовать при проверке, но стоять в нескольких шагах, чтобы не иметь возможности ничего подложить. Таможенники вываливали вещи на большие столы, придирчиво рассматривали каждую тряпку и довольно часто спрашивали хозяев:

— А это зачем положили? Это вывозить не положено.

Были там слезы, были рыдания, особенно расстраивались старушки.

— Эту брошку вывозить нельзя.

— Да это же единственная память о моей покойной маме!

— Драгоценности вывозить не положено.

Рупик бродил по громадному залу аэропорта и старался представить, как будут уезжать они. Черт с ним, со шмоном, только бы их выпустили. Когда это будет?..

Искупление страданий наступало, если ОВИР все-таки разрешал выезд. Тогда надо было сдать паспорт, заплатив за каждый большую сумму в пятьсот рублей (месячная профессорская зарплата, или три средних месячных заработка), и получить вместо него выездную визу в Израиль, с фотографией и печатью. Сдача паспорта означала лишение гражданства и полный разрыв с Советским Союзом. Люди и хотели разорвать с ним, но платить за это большие деньги было унизительно, почему платать? Это еще одна форма издевки. С визой нужно было обменять в Центральном банке рубли на доллары. Какие бы у людей ни были суммы, на одного человека полагалось сто долларов, не больше. Выпустить человека в другой мир всего с сотней долларов в кармане — это тоже была издевка. Уезжавшие, у которых были накопления, оставляли деньги близким.

Потом, уже с визой, можно было покупать билет. Но тут возникал вопрос: билет куда?

Транспортной связи между Россией и Израилем не было, а маленькая Голландия не могла принять тысячные толпы эмигрантов даже временно. Как и куда евреям переправляться, чтобы попасть в Израиль?

Выручила Австрия. Федеральным канцлером Австрии с 1970 года был еврей Бруно Крайский, видный антифашист. По просьбе Израиля он дал еврейским эмигрантам разрешение приезжать из России прямо в Вену на короткий срок, до десяти дней, для оформления документов на дальнейшую дорогу. Оттуда уже их переправляли прямо в Израиль. Если люди хотели ехать в Америку или в любую другую страну, еврейские организации перевозили их в Рим. Итальянские власти смотрели сквозь пальцы на то, что в Риме скапливались тысячи эмигрантов из России, в ожидании разрешения на выезд в другую страну. Там люди задерживались на три-четыре месяца, а то и дольше. И все это время еврейские организации содержали их, выдавая небольшие деньги на жилье и питание.

* * *

Роберт Рождественский написал стихотворение «Отъезд».

Уезжали из моей страны таланты, Увозя достоинство свое, Кое-кто откушав лагерной баланды, а другие — за неделю до нее. Уезжали не какие-то герои — Впрочем, как понять: герой иль не герой?.. Просто люди не умели думать строем, — даже если это самый лучший строй… Уезжали. Снисхожденья не просили. Ведь была у них у всех одна беда: «шибко умными» считались. А в России «шибко умных» не любили никогда!.. Уезжали сквозь «нельзя» и сквозь «не можно» не на год, а на остаток дней и лет. Их шмонала знаменитая таможня, пограничники, кривясь, глядели вслед…

Не по зову сердца, — ох, как не по зову — уезжали, — а иначе не могли. Покидали это небо. Эту зону. Незабвенную шестую часть земли…

Час усталости. Неправедной расплаты. Шереметьево. Поземка. Жесткий снег… …Уезжали из моей страны таланты. Уезжали, чтоб остаться в ней навек.

116. На будущий год в Иерусалиме

Единственный человек, с которым Рупику хотелось поговорить о своих планах, сомнениях, о своей религиозности, был его старый петрозаводский друг Ефим Лившиц. После ухода с работы Рупик позвонил ему и иносказательно рассказал:

— Я покинул кафедру и собираюсь переселиться в теплые края.

Умному Ефиму не надо было разъяснять детали — он все понял:

— Я скоро приеду к тебе, поговорим.

В последний раз они виделись на пике успехов Рупика, ходили вместе на концерт в консерваторию. Рупик тогда выглядел элегантным профессором, прямым, стройным, с решительной походкой и приятной ясной улыбкой. Ефим даже любовался им. Теперь он почти не узнал его: в дверях квартиры стоял постаревший, похудевший, ссутулившийся, плохо выбритый пожилой мужчина с тусклым взглядом и вымученной улыбкой на лице. Что сделалось с человеком?! Проницательный Ефим сразу понял: друг в глубокой депрессии. Рупик подошел к гостю шаркающей походкой и грустно обнял его: