Читать книгу "Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн"

всего лишь великий инвалид, описавший космос столь элегантным слогом, что он тоже предстал Великим Инвалидом. Про вас, Хакир, когда-нибудь снимут телесериал в духе «Игры престолов» под названием «Карлик против Инвалида». Он не приехал к нам сегодня, и сердце ваше наполнилось страданием, – вижу, как его механический престол, снабженный колесами, толкают по ледяной пустыне его зябнущие коллеги – они сейчас в Антарктиде, где так хорошо наблюдается звездное небо. Небо, любимое небо, покажи мне свою заветную вагинальную складочку, свой заповедный уголок, откуда явилась она… Покажи мне эллиптическую галактику эвкалиптов!

Кто там поднимается к городским стенам со стороны пустыни? Кто она, одетая в светлое летнее пальто? Кто она, с каплей розового стекла на шее? Кто она, скрывающая Вселенные в глубине своих пуговиц? Пробудись, северный ветер, приди и ты, ветер южный! Повей в саду моем – пусть наполнится ароматами. Приди же, невеста моя, оставь хребты ливанские, спустись ко мне с вершин Аманы, с вершин Сенира и Хермона, где логовище львов, где горный барс обитает. Вот она, возлюбленная моя, – взгляните, девы Иерусалима! Двум горлицам подобны глаза ее, глядящие из-за зеленоватых стекол. В сад я спустилась к зарослям орешника – посмотреть, зазеленела ли долина, пустила ли виноградная лоза побеги, зацвели ли деревья граната. Возлюбленный мой, отправимся бродить по полям, заночуем в селении. А поутру спустимся к виноградникам, посмотрим, пустила ли лоза побеги, зацвели ли деревья граната. О, пусть она целует меня поцелуями уст своих! Ибо ласки твои лучше вина! Хорош запах масел твоих! Елей разлитый – имя твое, оттого тебя девушки любят! Привел меня царь в покои свои – здравствуй, Чистый Свет! Ибо Ты дал душе моей веселие, и радуюсь я всем деяниям Твоим!

Ози вэ зимрат йа, вайа хэ ли шуа!

Господь – сила и песнь моя!

Космисту вдруг вспомнился рассказ о том, как погиб дед – отец отца. Когда-то в раннем детстве этот рассказ потряс его, но молниеносно забылся. А тут вдруг рассказ снова ожил вместе с лицом повествующего отца – сухопарого, седого, с орлиным носом, с воспаленными голубыми глазами, с паутинистым румянцем на сухих впалых щеках. Отец Космиста происходил из рода кукольников. Вроде бы еще в Средние века предки его ходили по немецким городам и селениям, влача на спинах тяжеловесный театрик. На площадях, в дни ярмарок, они разыгрывали простые кукольные представления для зевак. Этим же древним ремеслом, полученным по наследству, промышлял и отец отца. Маленький отец Космиста провел свои детские годы, странствуя из города в город со своим отцом, который чтил средневековую традицию пешего хода, хотя кукольный театрик за его плечами был нелегок. Но дед любил свое скитание и свое дело и, кроме того, питал особую страсть к соборам, и в каждом городе или городке, куда они приходили, первым делом посещал местный собор, подвергая его детальному осмотру. Каста кукольников пользовалась определенными цеховыми привилегиями, чтимыми со времен Средневековья, – к этим привилегиям относилась свобода от воинской повинности. Даже нацисты, придя к власти, не нарушили эту старую традицию – так и случилось, что дед Космиста во время войны не оказался в армии, а продолжал странствовать по Германии со своим театром и малолетним сыном.

Как-то раз они приблизились к маленькому городку. Городок лежал в глубине долины, как в центре зеленой чаши, окруженный со всех сторон холмами. Они смотрели на него с вершины одного из холмов – отсюда городок выглядел как горсть черепичных крыш, а в центре этого черепичного скопления громоздился готический собор. Дед Космиста поставил театрик в траву и сказал своему сыну: «Мы не будем давать здесь представление. Этот город слишком мал. Посиди здесь, на холме, и постереги театр. А я спущусь вниз ненадолго и осмотрю собор». Мальчик остался сидеть в зеленой траве возле театра. Он видел, как медленно и неуклонно уменьшалась фигурка отца, спускающегося к городу, но воздух был чист как стекло, и всё оставалось зримым. Он видел, как крошечный отец вошел в город, как он прошел по его главной улице, продолжая уменьшаться… И наконец, став совершенно микроскопическим, отец вошел в собор.

В этот момент небо над долиной наполнилось военными самолетами, и собор вместе с городом превратился в руины на глазах потрясенного немецкого мальчика.

Логика галлюцинации, которая играет воспоминаниями, как мячиками, заставила Космиста внезапно испытать терпкую любовь к своей родной стране, хотя обычно ему казалось, что он начисто лишен патриотических чувств. Но вдруг он пронзительно узрел эту сценку, увидел разрушающийся собор и подумал, что Германия довольно натерпелась в жестокой земной юдоли. Он решил подарить свою страну далекому космосу. Он так любил этот далекий космос, и ему казалось, что Родина будет там в безопасности. Только что он видел глазами своего отца, как дед совершил обратное рождение – уменьшился до точки, до сперматозоида, и всосался в Вагинальный Портал между двух готических башен, напоминающих поднятые к небу женские ноги. Сам же Космист, словно в ответ на это уменьшение, стал разрастаться до гигантских размеров, как разрастается Алиса, шепчущая: «Вы лишь колода карт!..» Гигантом он склонялся над Германией, собирая на драгоценное Блюдо ее города, соборы, автобаны, дворцы, фабрики… Он сворачивал реки в серебристые рулоны, он бережно переносил хрупкие замки вместе со скалами и рейнскими островами, он спасал унылые улицы, пропахшие кебабами, мусорные тупики, стеклянные офисные здания, где ровно светился неоновый свет будней. Он переместил на Блюдо соленый и злачный Гамбург, ветреный Киль, мистический Рюген, картофельный Любек и портовый Росток, унылый Дюссельдорф и затхлый Кельн с его собором, перерастающим в вокзал. И Мюнхен, где на улице лежали пьяные профессора. И Штутгарт, и темный и сплетенный Тевтобургский лес, где обрушились римские легионы, а в эпицентре этого леса тлел древний друидский огонь – там возвышались серые дольмены Экстернштайне, тайное сердце тайной Германии. И Рур, и истерзанный Дрезден, и кукольные замки Людвига Баварского с приросшими к ним озерами и гротами. И Шварцвальд, и Нюрнберг, и Лейпциг, и Аахен, и Карлсруэ, и Констанц, и Бремен, и Галле, и еще множество городов, гор, рек, дорог… И конечно, Берлин, великолепный Берлин, бесстыдный и застенчивый…

На Блюде все они начинали лучиться и сиять гранями драгоценных камней, они исцелялись от ран, нанесенных бомбежками. Разрушенные соборы, дворцы, кварталы городов вырастали вновь – как кристаллы. Как кораллы! А Космист всё рос и вспухал – и вот он оттолкнулся сильной ногой от земного шара (с которым он уже сравнялся ростом) и бойко