Читать книгу "Еврейская сага. Книга 3. Крушение надежд - Владимир Голяховский"

Рупик насторожился, ужинать с секретарем парткома ему не хотелось. Алеша заметил промелькнувшее выражение недовольства на его лице и кратко рассказал ему:

— Помните историю спасения академика Ландау? Так вот, хирург Цалюк — это как раз его спаситель. Он вообще замечательная личность, мало того что прекрасный врач, он герой-фронтовик, большой знаток еврейской истории, очень добрый и порядочный человек.

Рупик хотел спросить, как же порядочный оказался в партии, но вспомнил, что его друг Ефим Лившиц тоже член партии и промолчал. Рассказ о Цалюке даже заинтересовал его.

В ресторане распоряжался Моня, он был там завсегдатай. На столе появился коньяк, легкая закуска и начали приносить свежие чебуреки. Говорили на отвлеченные темы, работы не касались, шутили, Моня острил:

— Хотите исторический анекдот? Однажды карета царя Николая I проезжала по улицам Петербурга, в карете были два его сына-подростка, с ними ехал их воспитатель поэт Василий Андреевич Жуковский. Царевичи с любопытством смотрели через окно и увидели надпись на стене: «хуй». Они спросили отца: что это такое «хуй»? Царь не знал, что сказать, ухмыльнулся: пусть вам ваш учитель скажет. Жуковский нашелся и объяснил так: это производное от старого русского слова «ховать», «ховаю», «заховать». В указательном склонении «ховать» будет «хуй». Царь был очень доволен объяснением, на следующий день сказал Жуковскому: «Спасибо, что выручил, вот тебе за это золотые часы — хуй их себе в карман».

— Моня, ты это сам сочинил? — хохоча спросил Цалюк.

— Не моего сочинения. Говорят, эта история была рассказана самим Жуковским.

— У меня тоже есть исторический анекдот: когда Екатерина Вторая присоединила Польшу к России, в Петербург приехал для подписания позорного договора польский король Понятовский, очень красивый мужчина. Екатерине он понравился, и они скоро оказались в постели. Занимаясь любовью, Понятовский спросил Екатерину: «Ваше Величество, вам не обидно, что сейчас Россия, страна-победительница, находится под Польшей, побежденной страной?» Екатерина ответила: «Нет, не обидно, потому что лучший кусочек Польши сейчас находится в России».

Под влиянием коньяка, вкусной еды и веселых разговоров Рупик расслабился, смеялся. И Миша Цалюк все больше ему нравился. Следующим рассказчиком был Алеша:

— Однажды Людовик Четырнадцатый попросил своего премьер-министра: «Сделайте мне личное одолжение, тайное». «О, конечно, Ваше Величество». — «Я даю вам это письмо, отнесите его на бульвар Сен-Мишель одной прелестной особе, моей любовнице». Министр осмелился сказать: «Конечно, Ваше Величество, я отнесу письмо. Но могу я задать вам один вопрос: ваша супруга — первая красавица королевства, как вы можете изменять ей?» Король сказал: «Ах, вот оно что! Отдайте-ка мне письмо обратно и скажите, какое блюдо вы любите есть больше всего?» — «О, больше всего я люблю рябчиков под соусом». «Отлично! — Король вызвал своего шеф-повара и приказал ему: — Отныне кормите премьер-министра каждый день рябчиками под соусом». Через несколько недель министр взмолился: «Ваше Величество, не могу я больше есть каждый день рябчика под соусом!» «Ах вот оно что! Теперь вы поняли меня. Тогда возьмите это письмо и отнесите той прелестной особе».

Опять стоял общий смех, подошла очередь рассказывать анекдот Рупику:

— Ой-ой, я построюсь, конечно. Вот Алеша рассказал про Людовика Четырнадцатого. С ним был еще такой случай. Он приказал раскрасить в Версале потолок королевской спальни, и поставил условие: на потолке должна быть изображена батальная сцена, одна из его победоносных битв. Если художник не сделает этого, ему отрубят голову. Но королева тоже поставила условие: на потолке должны быть изображены амуры, птички и цветы, но если художник не сделает этого, ему отрубят голову. Ни один французский художник не решился делать работу с такими условиями. Приезжий итальянский мастер взялся и расписал потолок. В назначенный день король явился осмотреть работу и, к своему гневу, увидел на потолке амуров, цветочки и птичек. Он закричал: «Что это такое? Я приказывал написать батальную сцену. Сейчас вас поведут на казнь и отрубят вам голову!» Итальянец взмолился: «Ваше Величество, я подумал, что королеве придется чаще смотреть в потолок, чем вам». Король расхохотался, похлопал его по плечу и сказал: «Вы парень остроумный, но не француз». И простил его.

Компания хохотала, чокались и выпивали, заедая чебуреками, и Рупик тепло разговорился с Мишей. Расходились они уже приятелями. Алеша отвозил Рупика домой.

В машине Рупик рассказывал:

— Знаете, из старых друзей мне теперь регулярно звонит только Лиля. Раньше у нас с друзьями были хорошие дружеские обычаи, но где они? — И разоткровенничался: — Самым тяжелым для меня оказался этот феномен — отчуждение прежних друзей. Они прослышали про мое желание уехать, и многие отошли от меня, как от прокаженного. Я понимаю, каждый решивший уехать в Израиль ставит себя в позицию чуть ли не врага, его проверяют органы КГБ, за ним и его окружением следят. Поэтому другим опасно встречаться с ним, их могут заподозрить. Теперь если мне кто и звонит из старых друзей, то с уличного телефона автомата, и просят не называть по имени. Такое у нас запуганное общество. Но не сметь протянуть руку другу — это унизительно. Вот это окружение отчуждением и безразличием — очень горькая душевная травма для меня. Иногда так хочется услышать телефонный звонок или открыть дверь и увидеть друга, как бывало раньше. Но телефон молчит, и никто не звонит у двери. Это трагедия времени. Если бы я был поэт, как вы, я написал бы об этом.

Алеша по привычке поэта вслушивался во фразировку его рассказа и запоминал ключевые слова. Он довез его до кооператива «Белый лебедь» на Ленинградском шоссе, прощаясь, сказал:

— Ваш рассказ об отчуждении друзей очень меня расстроил. Действительно, до чего запуган и замордован наш народ. Вот вы сказали, что хотели бы написать об этом стихотворение. Разрешите мне попробовать.

По пути домой в его в голове складывались строки. Дома он записал их и отправил Рупику письмом.

Отчуждение

Наши дружеские обычаи, Где же вы в мой тяжелый час? Отчужденье и безразличие Окружили меня вместо вас.

Только подал я заявление, Что уехать хочу в Израиль, Как возникло вокруг отчуждение, Старой дружбы пропала быль.

И друзья мои, прежние братья, За себя испугались вдруг, И оставили без пожатья На прощанье протянутых рук.

Я их ждал, собирался проститься, На прощанье хотел обнять, Эти милые старые лица Я мечтал еще раз увидать.

Но молчал телефон, и двери Ожидали напрасно их; Привыкал я считать потери — Отчужденье друзей своих.

Эту горькую неудачу Не хочу пожелать и врагу. Не зову, не жалею, не плачу, Но понять никогда не смогу.

Шкурный страх наш завел обычаи Отрекаться в прощальный час. Отчуждение и безразличие Окружают в России нас.

114. Коммунист-сионист

Скоро Рупик увидел, что поликлиника была местом, где собрались врачи-евреи, которые собирались уехать в Израиль. Как и он, многие уволились с постоянной работы и перешли сюда на временную. Это немного примирило его с новым положением и окружением.