Читать книгу "Проданная деревня - Борис Андреевич Можаев"

решающая – не оставьте без внимания.

Я вышел во двор. Иван Парфенович и жена его сидели на скамеечке, рядом стояла корова, ела картофельные очистки из помойного ведра. Хозяйка не торопилась доить корову, видно, что ждала меня.

Я поздоровался с ней, присел рядом, показал свое удостоверение:

– Из газеты. Должен записать кое-что про вас.

– А что про нас записывать? Мы не какие-нибудь артисты-гитаристы. Со сцены не поем, – ответила бойко и даже кокетливо плечиком повела; ее серые глазки приветливо щурились, обветренные губы кривились в улыбке. Но когда я раскрыл блокнот и стал записывать, она заерзала на скамье и тревожно поглядела на мужа.

Иван Парфенович сидел недвижно, как Будда, сложив руки на животе, и меланхолично глядел на корову.

– Вот не ждали, что про нас в газету напишут. Какие ж такие геройские дела мы натворили? – Она еще надеялась все свести в шутку и улыбалась, хотя улыбка была жалкой.

– На вас поступила жалоба, – отвечаю. – Надеюсь, судья вам растолковала, в чем ваша вина.

– Жалобу передали в товарищеский суд. Она же эта самая… сектанка! Приходите на суд. Не меня будут судить, а ее.

– За что же ее судить?

– Как за что? Она же на дому молится. И днем и ночью. В переднем углу поклоны бьет. Я сама видела. А то с подружками ходит покойников отпевать. Попа-то нет. Вот они за попов и наяривают. А дома, по вечерам, Евангелию читают. Это у них вроде репетиции.

– Ну при чем тут Евангелие? – говорю. – Вы шантажируете человека, угрожаете… Травите!

– А вот на товарищеском суде и разберутся, кто кого травит.

– Нет, извините… Такие вещи выносятся на суд всеобщий. И я вынужден написать о ваших проделках в газету.

– А как же насчет религиозного дурману? Что же, не наказывать ее? Или вы ее под защиту берете?

– Татьяна, перестань! – сказал Иван Парфенович и тяжело поглядел на жену.

Она покрылась бордовыми пятнами, затравленно переводила взгляд с меня на мужа и все еще пыталась оправдаться:

– Значит, нельзя трогать церковников и сектанок? А ежели люди добра им хотят, на поруки взять желают? Избавить от дурману? И такое возьмите в соображение: нас четверо живут в одной половине. Сын у нас женился. Две семьи в одной половине. Она же одна занимает целую половину. А ведь старый должен уступать молодым…

– Замолчи! – рявкнул хозяин.

Она вздрогнула и ужалась вся, даже голову втянула в плечи, сгорбилась и затихла.

– Андреич, ты меня знаешь – я слова на ветер никогда не бросал. Не будет этого суда, и травли никакой больше не будет. Так и передай матери. А ежели сунутся опять с этими письмами – башку оторву у обеих до суда. Мне один выход: что так позор, что эдак.

Он встал со скамьи и, тяжело грохая о ступеньки, ушел в сени. Татьяна, закрыв лицо ладонями, заплакала навзрыд…

Я сунул блокнот в карман и молча удалился.

1982

Без цели

– Тут у нас еще один вопрос, – сказал председатель, вставая. – Самоченков!

– Есть!

Самоченков, малый лет двадцати пяти, сидел на корточках возле порога, но, услыхав свое имя, встал и прислонился к косяку.

– Ты чего с колхозной картошкой сделал? Ну-ка расскажи. Самоченков снял с головы старый овчинный малахай и потупился.

– Ты чего молчишь? Иль язык проглотил? Куда картошку дел? Рассказывай!

Мерлушка на малахае свалялась сосульками и легко выщипывалась. Самоченков выдергивал шерсть, скатывал ее в комочки и бросал на дно малахая.

– Что, стыдно стало?

Самоченков тяжело вздохнул и еще ниже склонился над малахаем.

Члены правления как по команде повернулись от стола к Самоченкову и тоже молчали.

– Ну, тогда я сам доложу, – сказал председатель.

Он вынул из папки квитанцию и высоко потряс ею в воздухе:

– Можете полюбоваться!.. Значит, Самоченков возил колхозную картошку с поля на спиртозавод… И одну машину записал на свое имя. Получил он за это сто восемьдесят семь рублей. Ты с целью это сделал или без цели? Отвечай!

– Нет… я без цели.

– А как же?

– Просто так.

– Перепутал колхозную картошку со своей?

– Да.

– А деньги где?

– Пропили.

– С кем?

Молчание… Только шерстяные шарики падают на дно малахая.

– А может быть, ты взял картошку все-таки с целью присвоения?

– Нет, я без цели.

– Но ведь деньги ты получил?

– Получил.

– Так что же ты думал?

Молчание.

– Взял просто так?

– Ага.

– Товарищи, я все-таки считаю, что мы тут должны выяснить – с целью взял он картошку или без цели? И решить со всей сурьезностью этот вопрос.

Председатель был важен и величав, в черном шевиотовом френче, пуговицы надраены, блестят, как золотые… Только еще погон не хватало. Он строго посмотрел на членов правления. Теперь все повернулись к нему и также смотрели на председателя решительно и строго.

Лишь один Самоченков не поднял головы, он все дергал мерлушку, скатывал шарики и бросал их на дно малахая.

Встал колхозный счетовод Иван Иуданович, сухой и погибистый старик, вынул из кармана зеленый клеенчатый футляр, открыл его на манер протабашницы, постучал им о ноготь большого пальца, но очков не надел.

– Товарищи, это не то что как-нибудь, а взято с целью… – Он подозрительно поглядел на Самоченкова и добавил: – То есть с целью воровства. За это надо руки сечь. В старое время за такое по головке не гладили. Помните, как у нас в двадцатом годе Зюзюконокрада убили? Ты, Иван Ларивоныч, еще маленьким был. А ты, Матвей Матвеевич, должен помнить. Как раз у твоего отца Зюзя лошадь угнал. Да кладовую обчистил у Вани Бородина. А потом его в Пугасове в Ванином костюме видели. Наши самодуровские его признали. Он убёг. В лугах хоронился. А в Свистунове об ту пору матрос отдыхал. В полном обмундировании. Пошел он в луга за смородиной – и маузер на ремне. Увидел его Зюзя – да бежать. Тот: «Стой!» – кричит. Пальнул вверх – Зюзя и растянулся от страху. Привел его матрос к нам в село… Кто-то в набат и ударь.

Сбежались мужики с цепами – на одоньях как раз рожь молотили. Окружили Зюзю… А он эдак вот, вроде Самоченкова, в землю смотрит. И Ванина рубаха на нем… «Бейте его, ирода!» – скрычал Бородин. Твой отец, Матвей Матвеевич, как ахнул его по голове калдаей от цепа. Зюзя – с ног. И пошла молотьба… До смерти его цепами замолотили. Вот какая ревизия.

– Сказано, на рога полезешь – на рожне и останешься.

– Это правильно. Одно слово – диктатура пролетариата…

– Но, товарищи,