Читать книгу "Григорий Распутин - Алексей Варламов"

Авторами этой великой заслуги перед родиной называют Вел. Кн. Дмитрия Павловича, князя Ф. Ф. Юсупова, в доме которого все произошло, и не чуждого к тому же делу, как думают, Вел. Кн. Николая Михайловича».

Из Москвы пришли две телеграммы, подписанные сестрой Государыни Великой Княгиней Елизаветой Федоровной. Их перехватила полиция и доставила во дворец.

«Москва. 18 декабря 9 ч. 38 м. Великому Князю ДИМИТРИЮ ПАВЛОВИЧУ. Петроград. – Только что вернулась вчера поздно вечером, проведя неделю в Сарове и Дивееве, молясь за вас всех дорогих. Прошу дать мне письмом подробности событий. Да укрепит Бог Феликса после патриотического акта, им исполненного. Елла».

Вторая:

«Москва. 18 декабря. 8 часов 52 м. КНЯГИНЕ ЮСУПОВОЙ. Кореиз. Все мои глубокие и горячие молитвы окружают вас всех за патриотический акт вашего дорогого сына. Да хранит вас Бог. Вернулась из Сарова и Дивеева, где провела в молитвах десять дней. Елизавета».

Женщина, которая некогда нашла в себе силы простить убийцу своего мужа, благословляла убийц ненавистного ей «хлыста». А царица, родная сестра ее, по воспоминаниям Вырубовой, получив «это постыдное сообщение», «плакала горько и безутешно, и я ничем не могла успокоить ее». Но на людях ничего не показывала. «Государыня не плакала часами над его телом, и никто не дежурил у гроба из его поклонниц. Ужас и отвращение к совершившемуся объяли сердца Их Величеств. Государь, вернувшись из Ставки 20-го числа, все повторял: "Мне стыдно перед Россией, что руки моих родственников обагрены кровью этого мужика"».

«С самого первого доклада – о таинственном исчезновении Распутина до последнего – о возвращении его тела в Чесменскую богадельню – я ни разу не усмотрел у Его величества скорби и скорее вынес впечатление, будто бы Государь испытывает чувство облегчения», – вспоминал дворцовый комендант Воейков.

«Смерть Распутина была принята царем и царицей спокойно: ни слез я не видел, ни получил упрека», – говорил Протопопов на следствии. И в другой раз: «Убийство Распутина особого впечатления не произвело. Говорилось, что он погиб за семью б. царя, что теперь Бог даст победу и наступит успокоение».

Не наступило. И те, кто это делал, знали, что они делают.

«Ранним утром в субботу, 30 декабря, в Петрограде совершено одно из тех преступлений, которые из-за своего масштаба пятнают благоограниченные законы этики и из-за своих последствий меняют историю поколения», – послал донесение в Лондон начальник Рейнера английский разведчик Самуэль Хоар.

27 декабря 1916 года на квартире депутата Государственной думы А. И. Коновалова выступил с докладом В. А. Маклаков. Из его слов, как излагает их в своих материалах Смиттен, следовало, что «группа депутатов, обладающих соответствующими связями», на помощь которой пришли «высшие придворные чины, фрейлины и т. д.» уже – то есть за десять дней, прошедших со дня убийства, – успели разобраться с Распутиным и сумели «трезво и объективно разобраться в этой истории, отделить истину от лжи, подлинное зерно исторической правды от заведомой легенды» и «в результате получились объективные, строго проверенные данные», где «историческая правда звучит хуже всякого навета, безудержной клеветы, хуже кошмарной сказки».

Однако сохранились и другие свидетельства, и порою с ними происходят странные вещи. Написанные с целью Распутина опорочить, сегодня они воспринимаются совсем иначе.

«Теперь ждем чудес на могиле. Без этого не обойдется. Ведь мученик. Охота была этой мрази венец создавать. А пока болото – черти найдутся, всех не перебьешь», – записала в дневнике 3. Н. Гиппиус 2 февраля 1917-го. Но вот что вспоминал протопресвитер Шавельский:

«24-го февраля 1917 года, после обеда, когда Государь обходил гостей, я, стоя рядом с проф. Федоровым, спрашиваю его:

– Что нового у вас в Царском? Как живут без "старца"? Чудес над гробом еще нет?

– Да вы не смейтесь! – серьезно заметил мне Федоров.

– Ужель начались чудеса? – опять с улыбкой спросил я.

– Напрасно смеетесь! В Москве, где я гостил на праздниках, так же вот смеялись по поводу предсказания Григория, что Алексей Николаевич заболеет в такой-то день после его смерти. Я говорил им: "Погодите смеяться, – пусть пройдет указанный день!" Сам же я прервал данный мне отпуск, чтобы в этот день быть в Царском: мало ли что может случиться! Утром указанного "старцем" дня приезжаю в Царское и спешу прямо во дворец. Слава Богу, Наследник совершенно здоров! Придворные зубоскалы, знавшие причину моего приезда, начали вышучивать меня: "Поверил 'старцу', а 'старец'-то на этот раз промахнулся!" А я им говорю: "Обождите смеяться, – иды пришли, но иды не прошли!" Уходя из дворца, я оставил номер своего телефона, чтобы, в случае нужды, сразу могли найти меня, а сам на целый день задержался в Царском. Вечером вдруг зовут меня: "Наследнику плохо!" Я бросился во Дворец… Ужас, – мальчик истекает кровью! Еле, еле удалось остановить кровотечение… Вот вам и "старец"…

Посмотрели бы вы, как Наследник относился к нему! Во время этой болезни матрос Деревенько однажды приносит Наследнику просфору и говорит: "Я в церкви молился за вас; и вы помолитесь святым, чтобы они помогли вам скорее выздороветь!" А Наследник отвечает ему: "Нет теперь больше святых!.. Был святой – Григорий Ефимович, но его убили. Теперь и лечат меня, и молятся, а пользы нет. А он, бывало, принесет мне яблоко, погладит меня по больному месту, и мне сразу становится легче"… Вот вам и "старец", вот и смейтесь над чудесами!»

Наконец, тот же самый Маклаков, который так ликовал и гоголем выступал в декабре 1916-го, совершенно иначе отнесся к этой истории десять лет спустя и помимо процитированного выше осуждения власти за то, что она не наказала убийц, привел свое свидетельство: «Одна из светских дам Петербурга сделала любопытное наблюдение: при посещении госпиталя, где было много солдат, она под радостным впечатлением от смерти Распутина, о нем сообщила солдатам; она ждала выражения восторга, солдаты угрюмо молчали. Думая, что они ее не поняли, она стала повторять и разъяснять смысл события; солдаты продолжали молчать и, наконец, один из них вымолвил: "Да, только один мужик и дошел до царя и того господа убили"».

Плох ли, хорош ли был Распутин, но отрывать сибирского странника и от Царской Семьи, и от русского народа – значит резать по-живому, и, пожалуй, никакое из существующих на сегодняшний день объяснений того, что воплощал этот странный союз, нельзя назвать исчерпывающим. Одно очевидно: в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года в России произошла национальная трагедия.

«Распутин не раз говорил, что с его смертью рухнет трон и погибнет династия Романовых. Очевидно, в этом диком и яростном человеке было то смутное предчувствие беды, какое бывает у собак перед смертью в доме, и он умер с ужасным трудом – последний защитник трона, мужик, конокрад, исступленный изувер», – писал в «Хождении по мукам» Алексей Толстой, который хоть и несет вину за участие в похабном проекте Щеголева и никаких оснований не имел звать убитого изувером и конокрадом, в одном и в самом главном попал в точку: за два месяца до революции в России был убит самый верный защитник монархии. И… самый страшный ее разрушитель.