Читать книгу "Кладовая солнца. Повести, рассказы - Михаил Михайлович Пришвин"

резкого разделения на естественные и гуманитарные дисциплины: Пришвин продолжил агрономическое образование на философском факультете. Ему открылся новый мир интенсивных и напряженных исканий, характерных для европейской культуры рубежа веков. Помимо науки, русского студента захватили искания и в области искусства – живопись и музыка, особенно Вагнер. Не в этих ли студенческих увлечениях истоки живописности и музыкальности пришвинского стиля? Как не увидеть знак судьбы в том, что обстоятельства, бросавшие будущего писателя из одного учебного заведения в другое, в итоге привели его в Германию? Универсальность образования, полученного там, многое объясняет в творческой индивидуальности Пришвина: агроном и философ по диплому, любовь к земле он сочетал со страстным поиском «слова правды».

Возвратившись в Россию, молодой агроном устроился на службу в земстве, вел пропаганду прогрессивного землепользования, работал на испытательных станциях, писал агрономические статьи и книги. Но скоро он понял, что прикладная наука его не удовлетворяет. Именно тогда, в 1905 году, начинает Пришвин вести дневник, который на протяжении полувека станет для него и собеседником, и творческой лабораторией. После истечения запрета на жизнь в столице он поселился в Петербурге. Этот переломный момент пришвинской биографии отмечен целой цепью счастливых совпадений, которые впоследствии покажутся писателю знаками судьбы. Случайное знакомство с Н. Е. Ончуковым, известным собирателем фольклора, поможет осуществиться детской мечте о путешествиях в неведомые страны.

В 1906 году Пришвин отправился на Север, в Олонецкую губернию, для записей былин и сказок. Путешествие это было нелегким: «без гроша в кармане, с одним дешевеньким ружьем», в тяжеленных болотных сапогах пешком исходил он северные леса в поисках народных преданий и на всю жизнь сохранил благодарные воспоминания о людях, с которыми довелось встретиться в этом «краю непуганых птиц». Пришвин возвратился в Петербург не только с ценными фольклорными материалами, но и с материалом для собственной книги об этих странствиях. Работа над ней многое открыла Пришвину в понимании своего писательского дара: «По природе я не литератор, а живописец, ведь я мало смею выдумать, а работаю по натуре, и если дерево стоит направо, а я напишу налево, то рисунок мне обыкновенно не удается. Но я вижу все живописно и, не приученный к рисованию, пользуюсь словами и фразами, как красками и линиями». Судьба очерков о северном крае сложилась так же неожиданно и счастливо, как и сама экспедиция. «Я устроил свою первую книгу, не имея никаких связей, не зная в Петербурге ни одного писателя», – вспоминал Пришвин, с особенной радостью говоря о неожиданно большом гонораре. Книга очерков «В краю непуганых птиц» была удостоена медали Российского географического общества, а сам Пришвин стал его действительным членом. «Я схватил свое счастье, как птицу на лету, одним метким выстрелом» – так определит он, страстный охотник, этот переломный момент своей жизни.

Радость открытия для себя и ценность этих открытий для других позволили Пришвину сочетать «надо» и «хочется»: «Выдумав себе чрезвычайно дешевый способ путешествий… я везде побывал: и на севере, и на юге, и на востоке, и на западе, в горах, в лесах, в океанах, в пустынях, добрался и до той Азии, куда хотел убежать в детстве». Новые экспедиции – на Север, в Поморье, в Заволжье, Среднюю Азию – и новые книги. Поэтичные, уходящие корнями в народные предания, книги очерков позволили Пришвину занять свое место в русской литературе. Он сближается с известными писателями, принят в члены религиозно-философского общества, накануне Первой мировой войны увидело свет первое собрание сочинений Пришвина.

При всем своеобразии его голоса – эти очерки отражают дух эпохи, с ее тягой к символизму и напряженными религиозно-философскими исканиями, стремлением обрести новые пути к Богу накануне мировой катастрофы. В «Черном арабе» природа степи и ее обитателей описана этнографически точно. Но цель у наблюдателя больше, чем этнографический интерес: он приехал посмотреть страну, «где люди живут так, как жили все люди в глубине веков». Естественный человек чувствует неразрывную связь с природой и живет по законам небес. Может быть, потому так легко преодолеть здесь грань миров, и не только лошади забегают ввысь и остаются в небесной пустыне – но и звезды спускаются в самый низ, чтобы услышать желанные новости. Отсюда, из мира древних юрт и огромных стад, мира, пропитанного запахами молока и крови, Петербург с его тысячами домов и незаходящим солнцем кажется миражом. Миражи, порожденные природой степи, рождают особую атмосферу, в которой равно призрачны и огромный северный город, и заблудившаяся собака, и пропавший ребенок, и Черный араб, легенда о котором возникает на наших глазах, чтобы вечно жить среди желтых сопок и звезд. Родники живой воды и страна обетованная – их ищут не только верблюды и их погонщики. Эти восходящие к Библии символы духовных исканий, устремленности к цельности бытия, останутся с Пришвиным на всю жизнь.

В годы Первой мировой войны Пришвин работал как военный корреспондент. В 1914 году умерла мать, и он вернулся в родительское имение, чтобы на скромные «литературные сбережения» построить дом на земле, доставшейся после раздела наследства. В пожаре революции погибло и родовое гнездо, старый родительский дом, и новый дом, а писатель попал в разряд социально чуждых. «Мне представили выдворительную», – вспоминал Пришвин. Началась мучительная «робинзонада» – так иронично назвал писатель время скитания, без крова над головой, без средств к существованию. Но и в этом горестном, тяжелом испытании Пришвин сумел разглядеть возможность «движения в глубину», понял его как «этап в творчестве счастья». «Охота за счастьем», – так и назовет Пришвин рассказ о своей жизни, исполненной самых горьких испытаний, а завершит его любимыми словами Л. Толстого: «Человек обязан быть счастлив. Если он несчастлив, то он виноват. И обязан до тех пор хлопотать над собой, пока не устранит этого неудобства или недоразумения».

Пришвин «хлопочет над собой» усиленно: свидетельство тому – дневниковые записи и книги. Первые послереволюционные годы он проводит в провинции, где не просто мучительно переживает поругание родной земли, культуры, народной души. Он пытается осмыслить этот трагический опыт «бытия среди русского народа». В повести «Мирская чаша», созданной в 1922 году, «русский апокалипсис» описан в библейских образах и пророческих интонациях: «Лес, земля, вода – вся риза земная втоптана в грязь <…> Будет ли Страшный суд?» Попытка опубликовать повесть предсказуемо провалилась. Можно удивляться смелости и простодушию писателя, лично отправившего Л. Троцкому это свидетельство скорбного времени: «Подумайте, сколько картин русской жизни, изображенных за границей, потеряют свой политический аромат, если здесь у нас, в госуд. издательстве скажут моей повести: „Да, так было в 19-м году“». Ответ политика не удивляет: отметив «крупные художественные