Читать книгу "Творческая эволюция - Анри Бергсон"

* * *

После длинного отступления мы возвращаемся теперь к нашей отправной идее о первоначальном порыве жизни, переходящем от одного поколения зародышей к следующему поколению зародышей через посредство взрослых организмов, образующих соединительную черту между зародышами. Этот толчок сохраняется на линиях развития, между которыми он распределяется; он-то и является глубокой причиной изменений, по крайней мере тех, которые правильно передаются, накопляются и создают новые виды. В общем, когда виды начинают расходиться от своего общего корня, их расхождение становится все более резким по мере их прогрессивного развития. И, однако, они могут и даже должны тождественно развиваться на определенных пунктах, если правильна гипотеза о присущем им общем порыве. Нам и нужно теперь показать это более точным образом на выбранном нами примере, на образовании глаза у моллюсков и позвоночных. Кроме того, это пояснит идею первоначального порыва.

Две вещи поражают нас в органе, подобном глазу: сложность его строения и простота функционирования. Глаз состоит из отчетливо выраженных частей, роговой, сетчатой и других оболочек, хрусталика и так далее. Каждая из этих частей бесконечно сложна. Ограничиваясь, например, сетчатой оболочкой, мы находим, что она заключает три лежащих друг на друге слоя нервных элементов, многополюсные, двухполюсные и зрительные клетки, из которых каждая имеет свою индивидуальность и образует, несомненно, очень сложный организм; но и это будет только упрощенная схема тонкого строения этой оболочки. Механизм глаза составлен из бесконечного числа крайне сложных механизмов. И, однако, зрение представляет простое явление. Оно происходит, как только открывается глаз. Но именно потому, что функционирование здесь просто, самое слабое уклонение природы в постройке этого бесконечно сложного механизма сделало бы зрение невозможным. Этот контраст между сложностью органа и единством функции может привести в замешательство разум.

Механическая теория укажет нам на постепенное построение этого механизма под влиянием внешних обстоятельств, вмешивающихся при посредстве прямого воздействия на ткани или косвенно посредством отбора наиболее приспособленных. Но ни одна из форм этой теории не проливает света на соотношение частей, если даже предположить, что она имеет ценность для понимания их деталей.

Затем мы имеем учение о целесообразности. Оно говорит, что части были собраны по заранее установленному плану и как бы имели в виду цель. При этом оно уподобляет работу природы труду работника, который также соединяет части, имея в виду осуществление некоторой идеи или подражание какой-нибудь модели. Механическая теория с полным правом упрекает телеологию за ее антропоморфический характер. Но она не замечает, что она сама пользуется этим методом, только в искаженном виде. Несомненно, что она сделала tabula rasa из предустановленной цели или идеальной модели. Но и эта теория хочет, чтобы природа работала, как работник, собирающий части. Краткий обзор развития зародыша показал бы ему, что жизнь поступает совсем иначе. Она действует не соединением и накоплением элементов, а путем разъединения и раздвоения их.

Нужно, однако, выйти за пределы точек зрения как механической теории, так и целесообразности, которые, в сущности, и являются только точками зрения человеческого разума, выведенными из созерцания работы человека. Но в каком смысле мы можем это сделать? Мы сказали, что когда мы подвигаемся вперед в анализе строения органа, мы приходим к бесконечно сложной организации, хотя функционирование целого представляет собою простую вещь. Именно этот контраст между бесконечной сложностью органа и крайней простотой функции и должен открыть нам глаза.

«Физика и химия уже далеко подвинулись вперед, а живая материя только в той мере подлежит нашему воздействию, в какой мы можем считать его физическим и химическим процессом.»

Вообще, если один и тот же объект, с одной стороны, представляется простым, а с другой – бесконечно сложным, то эти две стороны имеют далеко не одинаковую важность или, точнее, не одну и ту же степень реальности. При этом простота принадлежит самому объекту, а бесконечная сложность – нашим точкам зрения на него с различных сторон, тем соединениям символов, которыми наши чувства и сознание представляют его нам, или, говоря общо, элементам различного порядка, с помощью которых мы пытаемся ему искусственно подражать, но с которыми он также несоизмерим, будучи иной природы, чем они. Гениальный художник нарисовал на полотне фигуру. Мы можем скопировать его картину, пользуясь квадратиками разноцветной мозаики. Мы воспроизведем тем лучше ее линии и оттенки, чем мельче, многочисленнее и разноцветнее будут наши кусочки. Но понадобится бесконечное множество бесконечно малых элементов с бесконечным числом оттенков, чтобы получить точную копию этой фигуры, которая представлялась художником цельным образом, которую он хотел целиком перенести на полотно, и которая тем более совершенна, чем больше она кажется отражением единой нераздельной интуиции. Предположим теперь, что наши глаза устроены таким образом, что они могут видеть в произведении художника только мозаику; или, что наш разум может объяснить себе появление фигуры на полотне не иначе, как через мозаичную работу. В таком случае мы можем говорить просто о собрании маленьких квадратиков, и тогда перед нами будет механическая гипотеза. Мы могли бы еще прибавить, что кроме материальности сочетания нужен еще и план, по которому работал мозаист; тогда мы выразились бы как сторонники целесообразности. Но ни в том, ни в другом случае мы не постигли бы действительного процесса, так как в нем не было сочетания квадратиков. В действительности сама картина, то есть простое действие, отраженное на полотне, благодаря только тому, что она нами воспринимается, разлагается в наших глазах на тысячи квадратиков, которые представляют удивительное сочетание, поскольку они восстанавливают картину. Точно так же и глаз, со своим удивительно сложным строением, может представлять простой акт зрения, который разделяется для нас на мозаику клеточек, и их порядок кажется нам удивительным, если мы представляем себе целое как соединение.

Когда я поднимаю руку из положения A в положение В, это движение одновременно представляется мне в двух видах. Изнутри оно чувствуется как простой нераздельный акт. Извне же оно представляет пробег некоторой дуги АВ. В этой линии я могу различать сколько угодно положений, а сама линия может быть определена как некоторая координация этих положений друг с другом. Но эти бесчисленные положения и связывающий их порядок автоматически вышли из нераздельного акта, которым моя рука поднялась от A к В. Механическое воззрение видит здесь одни только положения. Учение о целесообразности считается и с их порядком. Но и то, и другое учение проходит мимо движения, являющегося самой реальностью. В известном смысле движение есть нечто большее, чем положения и их порядок, так как если оно дано в своей цельной простоте, то вместе с тем даны и бесконечные последовательные положения и их порядок, но кроме того дано и еще нечто, что не является ни порядком, ни положением, но самой сущностью, а именно – подвижность. Но в другом смысле движение есть нечто меньшее, чем ряд положений и связывающий их порядок; ибо для того, чтобы расположить точки в известном порядке, нужно сперва представить себе порядок, а затем осуществить его, пользуясь точками, нужна работа собирания и нужна сознательность, тогда как простое движение руки не заключает в себе ничего этого. Оно не сознательно в человеческом смысле этого слова, и оно не есть соединение, ибо оно не состоит из элементов. То же нужно сказать об отношении глаза к зрению. Зрение заключает больше, чем составные клетки глаза и их взаимная координация; в этом смысле механическое учение и телеологизм оказываются недостаточными. Но в другом смысле оба эти учения заходят слишком далеко, приписывая природе самую большую из работ Геркулеса; они хотят, чтобы природа соединила бесконечное число бесконечно сложных элементов в простой акт зрения, тогда как природа с такой же легкостью создает глаз, как я поднимаю руку. Ее простой акт автоматически разделился на бесконечное число элементов, подчиненных, по нашему мнению, одной идее, подобно тому, как движение моей руки опускает бесконечное число внешних точек, удовлетворяющих одному и тому же уравнению.