Читать книгу "Наследие - Жан-Поль Дюбуа"

Странная идея. Верить в Бога. Не мог я верить в Бога, когда играл в пелоту. Ни когда круглый год имел дело с болезнью и страданиями, ни когда в доме самоубийство стало семейным видом спорта, ни когда вся семья собиралась на вечерние бдения перед маленькой реликвией Иосифа Сталина, плавающей в формалине.

«Позволь мне сказать тебе одну такую вещь. Есть моменты, когда вера в Бога может оказать тебе хорошую службу. Вот, например, ты — атеист, и каждый раз, когда ты начинаешь партию из тридцати пяти пунктов, ты знаешь, что необходимо выиграть их один за другим, эти сраные очки. Ты понимаешь, о чем я? А тот, кто верит — заранее знает, что семь или восемь очков ему заранее аккредитованы Высшей Силой. Это те самые очки, которые висят на волоске, балансируют на грани, но никогда не перевалятся на твою сторону, та фора, которая, как правило, никогда не превышает семь очков, а может и не быть больше четырех, странные, крученые или просто корявые удары, которые сбивают с толку, подачки-неберучки. Или наоборот, какие-то необыкновенно удачные и красивые удары, словно направленные небесами. Тут я как-то видел тебя в Сен-Жане, ты совершенно блестяще провел матч и проиграл в итоге, у соперника было преимущество всего в два очка. Две жалкие подачи, которые тебя уделали. А почему? Потому что твой соперник — я его знаю, это испанец, парень старой закалки, — он верил в Бога. И ты об этом даже не догадывался, но в этом матче у тебя против него не было ни единого шанса. Он начал партию, имея фору как минимум в семь или восемь очков, я называю это „преимущество веры“. Вот как-то так. Всегда почему-то так получается. Я уже больше тридцати лет это наблюдаю. Если ты хочешь сделать карьеру в этом виде спорта, уверяю, ты хоть в лепешку разбейся, а в Бога поверь».

Когда он говорил со мной, я улыбался, думая, что из Ласло получился бы неплохой римский папа. Я не был уверен, что он сам так уж верит в свои проповеди или он пользовался таким иносказанием, чтобы объяснить, что он наместник Бога на Земле, единственный и неповторимый, нам всем отец родной, и если мы хотим попасть прямой дорогой в рай Беннета Колетта, нам придется твердить молитвы и осенять себя крестным знамением. Волны внизу с новой силой принялись подтачивать осадочные породы, прилив загрохотал, как призыв, как колокольный звон. Камень резонировал при каждом ударе волн, вгрызающихся в скалу. Я подумал о человеке, мирно полирующем линзы, о его дедушке, который жил здесь до него, и решил, что обитателям этого места уж точно лучше было бы верить в Бога.

Папп зажег сигарету, глубоко затянулся, запуская дым в воспаленные бронхи. «Разница между нами, понимаешь ли, в том, что я могу верить в типа вроде тебя, который не верит в Бога. Я знаю, что ты будешь играть в следующее воскресенье. Ответственный матч в Биаррице. И я буду там. И в следующую пятницу тоже. И еще через неделю. Буду смотреть, что ты делаешь, как двигаешься, насколько ты быстр, хороша ли реакция. Я проведу лето следя за тобой. И еще этим летом я буду так же отслеживать еще двух игроков, молодого Игуазабаля и Фернандо Очоа из Герники. В конце сезона у меня будет готов один-единственный контракт. Насколько мне известно, двое остальных в отличие от тебя начинают матч с семью или восемью очками преимущества».

Ласло Папп повернулся ко мне спиной, подошел к обрыву, расстегнул ширинку и, как ребенок, не осознающий опасности, пописал в пустоту.

И даже больше, чем все его рассуждения и демонстрации преимуществ веры в Бога, мне врезался в память образ моего вербовщика на краю обрыва с членом в руке, извергающего клубы табачного дыма и струи мочи.

Лето показалось мне вечностью. Я превзошел все премудрости ремесла, выдержал все испытания ученичества, ощутил горечь поражений и сладость побед, при этом изнуряя себя постылыми занятиями медициной, перемежающимися сеансами интеллектуального подавления и иерархического унижения. Но никогда, ни во время экзаменов в институте, ни во время отборочных соревнований, я не чувствовал такой разъедающей душу тревоги, такого мучительного беспокойства, как в те моменты, когда на меня был направлен взгляд Ласло Паппа.

Партия в пелоту играется двое на двое. Таким образом, каждый игрок оказывается зависим от умения и мастерства своего партнера. Мысль, что любое мое движение скрупулезно записывается в тетрадочку, что весь сезон мне придется играть под пристальным наблюдением, просто парализовала меня.

Встреча в Биаррице была позорным провалом. Мы играли с сыгранной парой испанцев, мастеров высокого класса, и на их фоне нас было просто не видно. Их вера, несомненно, была истова и непоколебима, потому что согласно правилам «уравнения Паппа» они выиграли с преимуществом в семь очков.

На следующие выходные турнир проходил в Осгоре, на самом старом крытом фронтоне во Франции, расположенном между бассейном и казино, еще хранящем память о первых чемпионатах мира в 50-е годы. Папп был где-то среди публики, я ощущал его присутствие, чувствовал его запах. Я и мой партнер на передней линии Эчето, парень из Байонны, играли против другой испанской пары, братьев Легизамон из Эрнани. Два упорных, четких игрока, звезд с неба не хватают, но и слабых мест у них не найти. Когда я выходил на поле, я чувствовал себя молодым актером, который приходит на прослушивание, голова заполнена текстом, мысли разбегаются, язык едва ворочается во рту. На меня напал столбняк, я был охвачен страхом, словно дебютант. Может быть, еще и потому, что я осознавал, что, помимо данного конкретного матча, я разыгрываю часть жизни, причем лучшую, ту, о которой я мечтал с самого детства, как только услышал стук кожаного мяча с деревянной сердцевиной о стенку фронтона в Андае. У меня было два месяца на то, чтобы заработать билет на самолет, забросить папочкину медицину и университетскую науку, останки Иосифа Джугашвили и остановившиеся навеки часы семейства Гальени. Я вбил себе в голову, что это даже не битва за будущую жизнь, это битва за выживание.

После первой подачи я увидел, как братья Легизамон подбадривают друг друга и при этом что-то яростно пытаются показать знаками. И тогда что-то, что я не могу расценить иначе, чем чудо, произошло со мной. Какая-то трансмутация. Все волнение, весь страх предыдущих двух недель материализовались в непреодолимый гнев, в негасимую ярость против этих двух братьев, которые исключительно благодаря принадлежности к пастве Отца нашего по теории Паппа уже в начале встречи обладали преимуществом в восемь очков, помноженные на два.

У людей их моторы начинают порой работать в самый неожиданный момент, и не стоит быть в такие моменты слишком требовательным к виду топлива, которое привело его в движение. В Осгоре в этот день Легизамоны столкнулись с Божиим гневом, не их христианского создателя, конечно, но другого, гораздо более жуткого, бога пелотари-язычников, которые отныне отказывались начинать партии со всякими условиями ставок, словно лошади на бегах. Мощные удары чередовались с хитрыми, изящными комбинациями — в общем, было на что посмотреть. Головокружительный матч получился. Эчето и я, мы так решили, волны расступились, открывая перед нами сияющий путь, и сомкнулись над головами братьев Легизамон, поглотив их вместе с верой и всеми пирогами.

Я знал, что где-то среди публики сидит человек и улыбается. И сейчас сделает пару пометок в блокноте. И через какое-то время позвонит Бенетту Колетту с еженедельным отчетом. Проходной матч. Ничего особенного. Но вот игрока на задней линии стоит посмотреть.