Читать книгу "Другая правда. Том 2 - Александра Маринина"

– Помню, помню. Само дело уже забылось, а вот муть с жалобами мы с Геной помним очень хорошо. Темнова потом еще несколько лет нам эту историю припоминала при каждом удобном случае. Ваш юноша хотел спросить, правда ли, что мы с Геной были любовниками, украли фамильные ценности и крышевали черных риелторов? Что мы там еще делали? Смотрели сквозь пальцы на то, что опера выбивают из подследственного признательные показания? Или даже сами избивали его, собственными руками и в своих кабинетах?

– Нет, – покачала головой Настя, – для его будущего сюжета не имеет никакого значения, правда это или клевета. Он только хотел спросить, что вы чувствовали как следователь, которому предъявляют подобные обвинения. Что думали, как реагировали, как к этому отнеслись ваши коллеги и начальники. Одним словом, то, что важно для художественного произведения, но никак не отражено в процессуальных документах. И еще он хотел узнать, какое впечатление на вас произвела мать Сокольникова.

– Гена, – обратилась Лёвкина к помощнику, – ты мать помнишь? Что-то у меня ничего о ней не отложилось, кроме жалоб, которые она писала.

– Жуткая баба, – коротко и категорично сказал Гусарев. – Детали забыл, конечно, но общее впечатление осталось. И не в жалобах дело. На следователей жалуются все, кому не лень, это нормально, все давно привыкли. И то, что матери на допросах выгораживают детей и клянутся, что они хорошие и «не могли такого сделать», тоже в порядке вещей. А с этой мамашей… Примеры привести не могу, много времени прошло, но в памяти осталось, что пока разговариваешь с ней – все или сладко, или горько, а как только она уходит, появляется такое чувство, будто тебя вымазали в дерьме.

– Сладко – это о сыне, а горько – обвинения и претензии? – понимающе спросила Настя.

– Именно.

– Откуда же ощущение дерьма, если и то, и то другое для следователя нормально?

– Ощущение от чувства, что тебя считают круглым идиотом и пихают тебе на голубом глазу чистое вранье.

– Ясно, спасибо большое.

Настя подумала, что пора уходить, и собралась было встать, но неожиданно Лёвкина снова заговорила:

– О том, что мы с Геной любовники, шушукалась вся контора. На самом деле Гена – сын давнего друга моего отца. Если помните девяностые, то знаете, что времена были непростые, молодых сотрудников ломали быстро, заставляя играть на стороне денег, а не на стороне закона. Не берусь никого судить, но так сложилось. Мне было проще, мои отец и муж занимали довольно высокие посты в ФСБ, и меня трогать боялись, поэтому я имела счастливую возможность вести следствие так, как требует закон, а не так, как нравилось тем, кто платил и заказывал музыку. Можно сказать, мне очень повезло в жизни. Но так везло мало кому. Гене не повезло, его отец был горным инженером на Кузбассе, а не шишкой в столице и не офицером ФСБ. Мой папа, чтобы помочь старому другу, задействовал свои возможности и отправил Гену под мое крыло. С самого первого дня было известно, что Гену назначили на должность в наш округ под давлением с верхних этажей конторы, ну а про меня и без того все всё знали. Я опекала Гену, помогала ему, чем могла.

– Дня не проходило, особенно в первые недели, чтобы я не прибегал к Рите за советом, – вставил Гусарев. – С работой более или менее справлялся, все-таки за плечами в то время было уже три года следственной практики, а вот как уворачиваться от требований начальства, как не подставиться, как избежать открытой конфронтации – это всё Рита, ее наука. Поскольку я все время шнырял к ней в кабинет, слухи и пошли.

– Как только мы в первый раз услышали, что мы, оказывается, любовники, сразу же взяли мужа и втроем поехали к моему отцу, – снова заговорила Лёвкина. – Хотели посоветоваться. Папа подумал и сказал: пусть говорят, так даже лучше, Генку заведомо трогать не будут, дадут ему возможность нормально работать, а не бандитам подпевать. Муж не возражал, только посмеялся. Говорил, что у него теперь есть право ухлестывать за Генкиной невестой.

– Но нормально работать вам все-таки не дали, – заметила Настя.

Лёвкина чуть приподняла красиво очерченные брови.

– В каком смысле?

– В интернете висит материал, где сказано, что с вами расправились за доведенное до суда дело против какого-то не то банкира, не то олигарха.

Лёвкина хмыкнула, потом улыбнулась, на этот раз свободно и широко.

– Расправились – слишком сильно сказано. Впрочем, журналисты чего только не напишут для красного словца, не в обиду будь сказано вашему юноше… К тому времени мой отец умер, муж вышел в отставку, мы с Геной остались без прикрытия, и нам просто дали понять, что либо нам придется играть по тем правилам, по которым играют все, либо мы должны уйти и освободить место для тех, кто спит и видит, чтобы их «прикарманили» и дали заработать. У мужа остались крепкие связи, он сказал, что поможет мне наладить бизнес, найдет деньги, будет поддерживать своим ресурсом, если я решу уйти. Вот я и ушла. И Гена вместе со мной. Я ему предлагала стать партнером, но он отказался.

– Почему?

– Видите ли, Анастасия Павловна, – снова заговорил Гусарев, – вы в той передаче, в прямом эфире, сами же говорили, что каждый имеет право заниматься тем, подо что у него мозги заточены. У Риты они заточены под бизнес, под руководство делом и людьми, а у меня – нет. Я по природе своей идеальный ассистент. Поэтому меня вполне устраивает должность личного помощника.

– Гена – единственный человек, которому я могу полностью доверять, – добавила Лёвкина с неожиданной теплотой в голосе. – Мы с ним знакомы еще с тех времен, когда мне было пятнадцать лет, а ему пять. Его родители привезли к нам и велели мне с ним сидеть, а сами в театр ушли, все четверо, его мама с папой и мои. Их семья тогда жила в Москве, это еще до перевода на Кузбасс было. А у меня свидание назначено с мальчиком! Представляете, как я взбесилась? Как готова была на куски порвать малыша? Орала на него как ненормальная, что он, дескать, мне всю жизнь испортил. А Генка был такой серьезный, спокойный, слушал меня, слушал, потом говорит: «Ты иди, куда тебе надо, я один посижу, ничего не сломаю, честное слово». Я и умчалась, задрав хвост. Вернулась до прихода родителей, еле-еле успела, смотрю – Гена сидит за столом, рисует, в квартире порядок, тишина, даже телевизор не включен. С того момента я всегда точно знала, что на Гену Гусарева можно положиться, он не подведет.

Геннадий Валерьевич жестом подозвал официанта и попросил счет. Настя поняла, что спектакль окончен, актеры вышли на поклоны, вот сейчас действительно пора прощаться. Она сделала вежливую попытку заплатить за выпитый ею и Петром кофе, но Гусарев пресек это поползновение одним коротким, но очень выразительным взглядом.

Он поднялся следом за Настей.

– Я провожу вас.

Лёвкина протянула ей руку с таким отстраненным выражением лица, словно моментально забыла о только что состоявшемся разговоре, о забавных воспоминаниях и рассказах о многолетней дружбе и целиком сосредоточена на предстоящей деловой встрече.