Читать книгу "Счастливы по-своему - Татьяна Труфанова"

Французская штучка, статуэтка с секретом. Скорее всего, сделали ее в Париже, такой удачный подарок для столичных буржуа, ценящих время и выдумку. Эх, Париж! Подумать только, что они со Степой могли бы побывать там! Она бы по-французски выговаривала: «дайте мне два круассана», «как пройти к площади Звезды?» Прогулялась бы по той улице, где Д’Артаньян повстречал госпожу Бонасье, сунула бы нос в кафе, где завсегдатаями были Гоген и Ван Гог… Мечты! Ей скоро двадцать семь, а она до сих пор никогда не бывала за границей. Юля ощущала это, будто печать на лбу — печать провинциальности. И побывает ли? Как всегда, денежный вопрос… Но подумать только! Оказывается, они со Степой могли бы полететь в свадебное путешествие в Париж! Как жаль, что… Юлька оборвала себя. Степан ничего принимать от отца не хотел, а значит, сожаления о пропавшей поездке — сродни предательству.

Чтобы проверить, работает ли этот старинный таймер, Юля надавила на стрелку, но та не сдвинулась. Эх вы, парижане! Небось, если б немцы делали, до сих пор бы работало… Париж… Снова перед ее глазами замелькали образы города, который она, скорее всего, никогда не увидит: сказочные башни Нотр-Дама, Эйфелева башня, серебристая Сена, делящая город на респектабельный правый и артистический левый берег… Под сильным нажимом стрелка сдвинулась вбок на несколько миллиметров, издав тихий, насекомый скрежет. Юлька отпустила ее — и тут с ней случилось нечто совершенно неожиданное.

Секундное головокружение, тьма в глазах — и она увидела себя сверху, будто из-под потолка, увидела тело Юлии Соловей, сидящей на черном офисном стуле между двух высоких стеллажей. Потом снова кинулась в глаза тьма, словно кто-то махнул громадным крылом перед лицом, а когда темнота рассеялась, Юля перестала понимать, где она.

Зал хранилища был отлично освещен, а тут нахлынул полумрак, и пахнуло рекой и рыбой. Совсем рядом в сумраке гомонили люди, галдели сразу на нескольких языках, отчего слитный говор был абсолютно непонятен, а к тому же пол под ногами покачивался, и воздух был совершенно другой — пронзительный, свежий, только снаружи такой может быть, но не за семью дверями. Откуда-то донесся протяжный, быстро оборвавшийся мощный гудок, и сразу впереди забрезжил светлый овал, сумрак стал отступать, а Юля вместе со всеми этими незнакомцами вокруг — а их сгрудилось десятка два, не меньше, — покачиваясь, двинулась вперед, к светлому плеску, к небу и реке под выгнутым краем моста. «Вот ты какая, ладья Харона…» — пришло в голову. Еще несколько секунд — и они выплыли на корабле под эмалевое, ласковое голубое небо.

Справа вырастала сложенная из крупных каменных блоков набережная, на ее подножии стояли двое парней, закинув в реку удочки, их короткие толстые тени распластались по бежевой стене. Спереди надвигался большой катер, похожий на раздутую, застекленную белую мыльницу, это он гудел и с него доносился увеличенный динамиками голос, вещавший что-то на английском. Юля огляделась. Нет, так не может выглядеть Лета! Впереди над набережной вставал ряд домов с безупречной стройностью окон, с тонкими ребрами-пилястрами, с высокими серыми крышами, в этих домах было что-то столь изящное, что страсть как захотелось увидеть их ближе. Только захотелось, как сразу качка под ногами исчезла, от нее отодвинулся вниз корабль, отодвинулась и распростерлась внизу плещущая синяя река, а сама Юля помчалась к ближайшему зданию — дворцу из светлого камня, в три исполинской высоты этажа, с чепцовой крышей, из которой радостно вырастали каменные трубы. Юля помчалась и вдруг чуть не вскрикнула: как это? я лечу?

Она оглядела себя и не увидела. Видела нежное небо, реку в каменных объятьях набережной, воздух — а себя не видела. Словно сама превратилась в воздух. Но все происходящее было так странно и невозможно, что еще одной странности Юлька не смогла удивиться. Ладно, лечу. Ладно, невидима.

Вдоль стены дворца, из которой выступали пилястры, лепные завитки и головы кудрявых фавнов, она плавно спустилась к майской зелени деревьев и к улице. Ноги беззвучно коснулись мостовой: похоже, невидимая Юлька теперь была не плотной-плотской, а кисейно-бесплотной. Улица была короткой и тихой, громче звуков Юля слышала сейчас запахи: что-то сладкое-кондитерское, бензиновый шлейф от проехавшего грузовичка, цветочно-пряный от седой дамы, прошагавшей мимо и задевшей Юлю полой своего бежевого тренча.

Впереди, на углу этой тенистой улочки, блестела витрина, а над высоким крыльцом висела кованая, ажурная эмблема с неразборчивым названием — почему-то Юля сразу подумала, что это кафе. Можно было пройтись туда, по надписям понять, на каком языке здесь говорят, или, в конце концов, зайти внутрь и попробовать объясниться, ведь она очень неплохо знала французский и сносно — английский… Юля сделала несколько шагов вперед, бормоча про себя на английском: «Не могли бы вы подсказать, какой это город?» — но тут вспомнила, что невидима и в собеседницы не годится.

— Все страньше и страньше, — сказала она.

Смуглый, рабочего вида мужчина, прошедший мимо нее, не повернул головы на ее голос.

— Вы меня не слышите? Нет?

Улица была обсажена платанами, и Юля прислонилась к одному из них, к теплому стволу в светло-зеленых, оливковых, бархатных пятнах, прошлась пальцами вверх по коре, а затем, встав на носочки, медленно взмыла вверх вдоль ствола, порхнула через прозрачную майскую листву и полетела вверх, вверх, к небу.

Через несколько секунд она развернулась. Город лежал под ней, как великая, выстланная перламутром раковина, и восхищенный взгляд перекатывался по нему жемчужиной, везде находя только красоту. А что это был за город? Блестела рыбьей чешуей река. Светло-серые дома теснились на двух островах и на том, что побольше, вырастал из площади готический собор. А вдалеке виднелся невесомый силуэт — словно весенняя голая ветка, что вот-вот расцветет, словно легкий рисунок коричневой тушью на голубом — та самая, банальная, неповторимая башня. Tour Eiffel!

Так она в Париже! Увидела все-таки! Жаль только, что не при жизни… Ясно было, что ничем иным, кроме перехода в мир иной, этот полет объяснить нельзя, и от жалости к себе, от грандиозности города под ней, от того, что великолепный этот город сбылся только таким образом, Юлька заплакала. Тут все и кончилось.

Глава 8

Обочина кладбищенской дороги заросла разнотравьем высотой по колено, кустами, побегами ольхи. Из тени плакучей ивы вылетела бабочка-белянка, замелькала крыльями, словно чья-то испуганная душа. Бабочки и птицы, а людей в будний день, в среду, было здесь немного. Майя чуть сжала руку, которой держала сына под локоть. Они шли не спеша, нога в ногу, рядом. Ей хотелось запомнить это ощущение — она и сын, идут рядом. Солнце греет ей щеку, над травой гудят шмели, а сын несет каллы, белые с прозеленью раструбы. Надо запомнить, он ведь скоро уедет.

Богдан никогда не любил ходить с ней к отцу на кладбище. Наверно, она сама виновата: сначала слишком часто его с собой брала. Первый год она каждую субботу ездила. Всегда находилось что сделать: убрать листья и сор, вычистить снег, а главное — поговорить с ним, с Толей. Для тринадцатилетнего мальчишки это было слишком. Но ей было нужно ездить к Толе.