Читать книгу "Великая русская революция. 1905-1922 - Дмитрий Лысков"

Все эти «прелести» постреволюционной действительности накладывались на крайне сложное продовольственное положение в стране. «Наследие, которое мы получили, — вспоминал министр Временного правительства кадет И. Шингарев, — заключалось в том, что никаких хлебных запасов в распоряжении государства не осталось»[99].

Соответственно, первыми действиями новой власти в области продовольственного обеспечения стали реквизиции. 2 марта Продовольственная комиссия Временного комитета Госдумы распорядилась на местах, не останавливая заготовки хлеба по разверстке, немедленно приступить к реквизиции хлеба у крупных земельных собственников и арендаторов всех сословий, у торговых предприятий и банков[100].

Распоряжением от 3 марта особо подчеркивалась необходимость продолжать ранее полученные в соответствии с риттиховской разверсткой распоряжения по заготовкам продовольствия «впредь до выполнения уполномоченными данных им нарядов».

Встречались и курьезные попытки стабилизировать положение с продовольствием. Так, 7 марта 1917 года местным органам было предложено рассмотреть вопрос о запрете выпечки для продажи сдобных булок, куличей, пряников, пирогов, тортов, пирожных и печенья[101] — для сбережения муки.

25 марта 1917 года Временное правительство приняло закон о государственной монополии на хлеб. В соответствии с ним государство, во-первых, полностью упраздняло хлебный рынок, беря зерно под свой контроль, выступая как единственный покупатель (заготовитель) с одной стороны, и монопольный торговец с другой. Во-вторых, государство декларировало вмешательство в жизнь индивидуального хозяйства, определяя его нормы потребления — весь хлеб вне нормы подлежал сдаче государству по твердым ценам. И в третьих, учитывая сложную продовольственную обстановку и введение официальной карточной системы, государство вмешивалось в жизнь конечного покупателя, декларируя нормы его потребления.

Для крестьянских хозяйств нормы потребления хлеба определялись следующим образом: на семью владельца, а также на рабочих, получающих от него довольствие, выделялось 1¼ пуда зерна на душу в месяц (чуть больше 20 кг. — Д.Л.). Для взрослых рабочих одиночная норма повышалась до 1½ пуда. Кроме того, семье оставлялось разных круп, исходя из норматива, 10 золотников (около 43 грамм — Д.Л.) на душу в день. Объем круп, впрочем, можно было увеличить за счет сокращения хлебов[102].

Кроме того, в хозяйстве оставлялось зерно на семена (исходя из площади обрабатываемой земли и способа сева), а также овес, ячмень и другие злаки для прокорма скоту, исходя из видов и количества скота. Также еще 10 процентов от общей суммы зерна, которая должна остаться в хозяйстве, возвращалась хозяевам на всякий случай.

Все остальное зерно подлежало отчуждению в пользу государства. Закон от 25 мая 1917 года говорил, что в случае обнаружения скрываемых запасов хлеба, подлежащих сдаче государству, запасы эти отчуждались по половинной твердой цене. А в случае отказа от добровольной сдачи хлебных запасов государству, они отчуждаются принудительно[103].

Понятно, что сельские жители отнюдь не приветствовали подобные меры со стороны властей, тем более, что нормы потребления, объявленные законом о хлебной монополии, в дальнейшем подвергались лишь сокращению. Уже попытки учета наличного зерна в деревнях встретили, как пишет Кондратьев, «крайне недоброжелательное отношение населения». «В некоторых случаях население не допускало учета, вступая на путь эксцессов, иногда кровавых»[104]. Что же говорить о сдаче «хлебных излишков» государству.

Между тем ситуация с хлебом в стране планомерно катилась в пропасть. Разрушение старых продовольственных органов, хаос в создании новых отнюдь не способствовали ее улучшению. Растущие трудности с заготовкой зерна требовали исключительных мер. 20 августа 1917 года министр продовольствия распорядился всеми средствами — вплоть до применения оружия — взять в деревне хлеб[105].

Интересно, что его распоряжение поначалу касалось только «крупных владельцев, а также производителей ближайших к станциям селений». Но такая избирательность не имела ничего общего со стремлением защитить простого деревенского труженика. Она основывалась на трезвой оценке Временным правительством своих возможностей — охватывала только те территории, куда возможно было оперативно доставить продотряды и с которых можно было гарантировано вывезти хлеб.

Система распределения, введенная в городах и поселениях городского типа исходила из норм получения продовольствия по карточкам в 30 фунтов (12 кг.) муки и 3 фунтов (1,2 кг.) крупы в месяц на душу населения. Для лиц, занятых тяжелым физическим трудом, устанавливался дополнительный паек в 50 % от основного[106]. Однако карточная система по-прежнему оставалась распределительной, а не уравнительной — все указанные нормы являлись «предельными», т. е. отмечали верхний порог того, что население могло приобрести по карточкам.

26 июня приказом министра продовольствия нормы потребления городских жителей подверглись сокращению до 25 фунтов муки и 3 фунтов крупы в месяц. 6 сентября была сокращена предельная норма потребления для сельских жителей. Им оставалось до 40 фунтов (16 кг.) зерна в месяц и до 10 золотников крупы в день[107]. В дальнейшем сокращения применялись еще несколько раз.

Все это, однако, уже не могло спасти ситуацию. Находящееся в непрерывном кризисе Временное правительство теряло контроль над экономикой. «Министр иностранных дел Терещенко подсчитал, что из 197 дней существования революционного правительства 56 дней ушло на кризисы. На что ушли остальные дни, он не объяснил», — иронично отмечал Л. Д. Троцкий[108].

Страна неудержимо шла к полной потере управления, анархии и развалу. Причины разные политические силы склонны были видеть где угодно — в происках оппонентов, в разрушительном влиянии германских шпионов — и так далее, и тому подобном. «Кривая хозяйства продолжала резко клониться вниз. Правительство, Центральный исполнительный комитет, вскоре и вновь созданный предпарламент регистрировали факты и симптомы упадка как доводы против анархии, большевиков, революции. Но у них не было и намека на какой-нибудь хозяйственный план. Состоявший при правительстве для регулирования хозяйства орган не сделал ни одного серьезного шага. Промышленники закрывали предприятия. Железнодорожное движение сокращалось из-за недостатка угля. В городах замирали электрические станции. Печать вопила о катастрофе. Цены росли. Рабочие бастовали слой за слоем, вопреки предупреждениям партии, советов, профессиональных союзов», — отмечает Троцкий[109].