Читать книгу "Обман - А. Брэди"

Мне плевать на Лукаса, постройте передо мной ряд мужчин – и я не смогла бы узнать его среди прочих. Мы яростно занимаемся сексом, и я хочу остаться, остаться, остаться…

А потом все заканчивается.

Он выглядывает наружу и, когда берег наконец чист, посылает меня вперед. Никто так ничего и не заметил, а я собираюсь хранить эту тайну, словно код от ядерного чемоданчика. Он прощается с нашими общими знакомыми, потом целует меня на глазах у всех, но опять же никому нет до этого дела. После этого он уходит в ночь.

29 ноября, 9:11

Я еще не успеваю как следует усесться в кресло и откопать в сумке болеутоляющее, как раздается негромкий, размеренный, но крайне настойчивый стук в дверь. Очень характерный звук; он хорошо мне знаком. Это может быть только Эдди. Только он так стучит. Мне и еще Дэвиду. Я слышу, как он шаркает ногами, переходя от моей двери к его, и стучит то туда, то сюда. Обычно он ждет нас у выхода из конференц-зала после утренних совещаний, а потом увязывается за мной или Дэвидом и задает вопросы. Если он почему-то упускает эту возможность, то занимает пост у наших дверей и стучится к нам по очереди, до тех пор, пока кто-то из нас не выходит по делам или открывает дверь, чтобы впустить кого-то еще. Или иногда мы не выдерживаем и все же открываем ему.

– Сэээээээээм, Дээээээвиииид. – Речь Эдди звучит как одно длинное слово без пауз. В конце каждого предложения он повышает интонацию, так что оно всегда кажется вопросом, а еще он умудряется бубнить, как пьяный, заплетающимся языком, но при этом все абсолютно четко различимо. Эдди – не мой пациент, и не Дэвида тоже. С ним работает Гэри, но он очень привязался ко мне и к Дэвиду. Почему именно к нам – я не знаю. Может быть, причина совсем проста – наши офисы рядом и расположены близко к компьютерной комнате, например. Шаркающие шаги за дверью продолжаются.

– Сээээээм… Я-знаю-что-ты-там… пожалуйста-открой-это-я-Эдди…

Его голос похож на свист воздуха, выходящего из сдувающейся шины. Я беру трубку офисного телефона, подношу ее к уху и очень деловым тоном начинаю говорить что-то вроде «да-да» и «конечно». Нацепив очки, чуть приоткрываю дверь и выглядываю наружу, как будто только сейчас услышала Эдди. Эдди принимает это за приглашение и уже просовывает в щель ногу, обутую в грязную кроссовку без шнурков.

– Я разговариваю по телефону, давай позже, – произношу я одними губами в надежде, что этого будет достаточно. Но я ошибаюсь.

– Неееееееет, Ссссээээээээмммм… я-пришел-поговорить – с-тобой-мне-надо… – Он упирается ладонями в дверь и толкает ее, но не очень сильно.

Я нарочито прикрываю трубку рукой и говорю:

– Я знаю, Эдди, и тоже хочу с тобой поговорить, но это очень важный звонок. Нам придется побеседовать позже.

– Ооо’ккккеееей… через-час?

Я киваю и закрываю дверь. Когда Эдди вернется через час, я ему не открою. Мне очень хотелось бы найти в себе силы и энергию, чтобы дать Эдди то, что ему нужно, но сегодня это просто невозможно. Сегодня утром я не стала заморачиваться и мыть голову, к тому же проснулась я с окровавленным пластырем в виде бабочки в волосах, так что мне пришлось скрутить их в аккуратный пучок, чтобы прикрыть его. Я снимаю очки, кладу телефон на стол и думаю, сколько еще я смогу все это выдерживать.

Эдди живет в «Туфлосе» уже бог знает сколько лет. За те шесть, что я здесь работаю, его, кажется, раза три забирали от нас и помещали в отделение скорой психиатрической помощи. Каждый раз – из-за попытки или угрозы суицида. Это одна из самых трудных вещей в нашей профессии; предполагается, что мы должны уметь отличить серьезную угрозу самоубийства (или соответствующее поведение, или даже замечание) от несерьезного и действовать соответствующим образом. Но когда твои пациенты часами пилят запястья скрепками, пока не появятся крошечные красные капельки крови, и почти каждый заявляет нечто вроде «Если мне не дадут апельсиновый сок, я покончу с собой», сделать это довольно сложно.

После того как Эдди увезли в третий раз, месяца четыре назад, наше утреннее совещание Рэйчел решила посвятить его случаю. Я помню, как обильно потел Гэри все время, пока мы сидели в конференц-зале. Он то и дело прикладывался к банке с вишневым «Гаторейдом», и над его верхней губой алел мокрый полукруг. Гэри дико боялся, что кто-нибудь подаст на него в суд, если Эдди удачно завершит очередную попытку самоубийства. Стараясь как-то защитить себя, он тщательнейшим образом прошерстил все планы лечения, достигнутые результаты, оценки психологического состояния и проверил, не совершил ли где ошибку. Он даже проверил все бумаги на предмет опечаток и оставленных кофейных пятен и несколько раз отксерил все документы, пока наконец история болезни Эдди не показалась ему идеальной – то есть такой, что никто, прочитав ее, не сумел бы ни в чем обвинить лечащего врача, а именно Гэри. Но у Эдди не было семьи, так что сама мысль, что кто-то решит засудить Гэри в случае суицида Эдди, представлялась просто смешной.

Еще я помню, что Рэйчел пришлось взять все в свои руки, потому что Гэри никак не мог успокоиться, овладеть собой и связно все изложить. Она сделала несколько копий с важными выдержками из истории болезни Эдди, выделенными маркером, раздала их нам и попросила «поделиться» с соседом. Моим соседом, как обычно, был Дэвид. Я, как всегда, умирала от нереально сильного похмелья, и Дэвид как раз тихонько указал мне, что в волосах у меня застрял бычок от сигареты. Не привлекая внимания, он незаметно вытащил его, и мы молча сконцентрировались на бумагах. И хотя это была лишь часть истории болезни Эдди, пачки листов оказались довольно толстыми. Записи были испещрены дополнительными заметками, некоторые куски вычеркнуты, диагноз несколько раз изменен. Кроме того, повсюду были наклеены липкие листочки с различными приписками и другие липкие листочки поверх этих. Это была история болезни, передаваемая от специалиста к специалисту, после того как очередной психолог осознавал, что уже исчерпал свои ресурсы, а Эдди все равно ускользает. Вообще, это очень страшно для человека, работающего с психически больными, – видеть, как кто-то тонет, и понимать, что ты не можешь спасти ему жизнь.

Тогда мы с Дэвидом быстро пролистали копии, задерживаясь на ключевых словах и выражениях, подчеркнутых маркером, и одновременно заметили заключение, подписанное неким В. Д. Р. – чьи это инициалы, мы не узнали, – датированное 2003 годом. «Сломлен окончательно. Неизлечим. Помощь невозможна».

– Что еще за черт? – выпалила я, на полуслове прервав Рэйчел. Моя внезапно вспыхнувшая ярость переливалась через край. – Серьезно, что это еще за белиберда?

– Что такое? – осведомилась Рэйчел.

– «Помощь невозможна»? А разве наша работа – не помогать людям? Не этим ли мы все здесь занимаемся? Нет такого понятия, как «сломлен окончательно». Это человек, человеческое существо, а не дом, разнесенный ураганом. Господи боже.

– Сэм, я согласна с тобой, но вспомни, пожалуйста, – лечение Эдди много лет не дает положительных результатов.

– Прекрасно, но если мы будем отказываться от больных, то что им останется делать? Наша задача, наша цель – не отказываться, не сдаваться. Или я что, сумасшедшая? – Дэвид обнял рукой мое кресло и большим пальцем умиротворяюще погладил мое плечо. И я действительно немного утихомирилась. А когда он прошептал мне в ухо: «Тише, тише, тигрица», я успокоилась совсем.