Читать книгу "Dream Cities. 7 урбанистических идей, которые сформировали мир - Уэйд Грэхем"

Современный город Ле Корбюзье не был построен, но закрепил репутацию архитектора как радикального современного визионера. Его популярность продолжала расти. В 1923 году он опубликовал манифест «К архитектуре» (Vers une architecture). По словам британского критика Рейнера Бэнема, этот труд «был одним из наиболее влиятельных и читаемых, но в то же время наименее понятым архитектурным трудом ХХ века»22. Поколения молодых архитекторов увлекались прагматичной модернистской эстетикой машин и четкой программой, которую Ле Корбюзье разбил на пять принципов: здания, поднятые на колонны (пилоны), сады на крышах; «свободная» планировка интерьеров без разделяющих стен; горизонтальная полоса окон и «свободные» фасады без структурной или орнаментальной фактуры. Разные архитекторы понимали эту программу по-своему – отчасти в силу безумного характера трудов Корбюзье, в которых причудливым образом соединялись изображения, тексты, диаграммы и афоризмы. Такими были все 50 книг, опубликованных им при жизни. Чарлз Дженкс писал, что труды Ле Корбюзье «оказывали гипнотическое воздействие», несмотря на свою форму (или в силу этой формы): «короткие главы, начинавшиеся с «аргумента» в чистом виде, который повторялся в тексте настолько убедительно, что читатель напрочь забывал и о его сомнительности, и о его нелогичности»23.

В 1925 году Ле Корбюзье показал на Международной выставке декоративного искусства и художественной промышленности в Париже новую модель города, на этот раз не абстрактную, но пугающе конкретную: он предложил пойти дальше Османа и разрушить большую часть исторического сердца Парижа, чтобы заменить его упорядоченной, рациональной, пуристской версией абсолютно американского будущего. План получил название «Плана Вуазен» в честь французского автопроизводителя Габриэля Вуазена, согласившегося спонсировать его (Пежо и Ситроен этот план не поддержали). План предусматривал снос исторической застройки Правого берега на 3 километра. На этом месте планировалось возвести 50 или более суперкварталов с 26 мощными офисными башнями. Как и в Современном городе, башни имели крестообразную форму, но на этот раз они были 60-этажными и целиком покрытыми стеклом. Башни должны были устанавливаться на расстоянии 400 метров друг от друга. Деловой центр с офисами на «400 000 клерков» был четко отделен от жилищ рабочих. На сей раз рабочие селились не в «виллах» в традициях города-сада, но в соединенных между собой линейных домах-пластинах. Все здания были подняты на пилоны, благодаря чему 95 процентов территории делового квартала и 85 процентов жилых кварталов оставались открытыми. Подземные вокзалы под каждой башней соединялись с 7-уровневой системой железной дороги, пригородных электричек, метро, наземного транспорта, аэропортом и поднятыми пешеходными платформами и тротуарами. Вся территория была пронизана скоростными раздельными дорогами, что делало автомобиль королем будущего. Архитектор сам был очарован своим проектом: «Между высокими блестящими вертикалями домов тянутся в виде восхитительных низко бегущих горизонталей в три ряда возвышающихся друг над другом «садов Семирамиды» – улиц отдыха… Тонкие горизонтальные линии ярусов пронизывают интервалы между огромными вертикальными башнями из стекла и соединяют их вместе в разреженную паутину. Посмотрите сюда! Эта величественная колоннада, которая исчезает за горизонтом, как истончающаяся нить, – это поднятая на эстакаду односторонняя автострада, по которой автомобили пересекают Париж со скоростью молнии. Двадцатикилометровая прямая диагональ этого виадука опирается на пары стройных опор»24. Наконец-то «мрачные расщелины улиц, которые уродуют наши города», будут стерты с лица земли так же уверенно, как барон Осман снес средневековые кварталы Парижа. «И тогда, – заключал Ле Корбюзье, – улица, какой мы ее знаем сегодня, перестанет существовать»25.

Несмотря на все усилия, архитектору не удалось найти тех, кто согласился бы финансировать эту урбанистическую идею. Он много лет обращался к капиталистам (ведь все его швейцарские друзья в Париже были банкирами), убеждая их в том, что благодаря плотности заселения стоимость земли невероятно возрастет, что оправдает огромные затраты на перестройку столицы. «Урбанизация – это валоризация, – утверждал Ле Корбюзье. – Урбанизация – это не трата денег, но зарабатывание денег, это получение доходов». Инвесторов заинтересовать не удалось, и тогда архитектор обратился к французским властям: «Идея реализации [этого урбанистического плана] в сердце Парижа – не утопический полет фантазии. Этот тезис подкрепляется холодными цифрами. Колоссальное повышение стоимости земли принесет государству прибыль, исчисляемую миллиардами франков. Приобретение центральной части Парижа и перестройка его в соответствии со скоординированным планом означает создание нового бесконечного источника богатств»26.

И все же банкиры и бюрократы не могли не замечать более тревожных последствий осуществления подобной программы. И главным последствием было бы массовое разрушение существующих городов мира: «Мое твердое и бесстрастное мнение заключается в том, что центры наших великих городов должны быть снесены до основания и перестроены, что никчемные существующие пояса пригородов должны быть разрушены и уничтожены. А на их местах мы должны строить, этап за этапом, защищенную и открытую зону»27. Во-вторых, для осуществления такого плана следовало действовать если не революционно, то уж точно авторитарно. Ле Корбюзье предписывал три основных «решения» по выполнению плана: «1. Реквизирование земли во имя общественного блага. 2. Осуществление переписи населения городов: дифференциация, классификация, перераспределение, переселение, интервенция и т. п. 3. Составление плана производства дозволенных товаров; стоическое запрещение производства всех бесполезных продуктов. Занятие высвободившихся в результате этих мер сил в перестройке города и всей страны»28.

Поскольку на Западе планы Ле Корбюзье успехом не увенчались, его взоры обратились на Советский Союз. Он разработал сходный план для Москвы, назвал его Лучезарным городом и показал в Брюсселе в 1930 году. В 1933 году он опубликовал свой план в форме книги и посвятил ее «Власти». Совершенно ясно, что архитектор прекрасно понимал уровень разрушительной силы, необходимой для осуществления его мечты. Высотное строительство основывалось на идее о том, что каждый житель должен получить 14 квадратных метров – стандартная келья, подобная тем, которые так восхищали Ле Корбюзье в монастыре на горе Афон. Хотя в своих книгах он упорно критиковал западную теорию города-сада и поносил американскую систему пригородов за пособничество «организованному рабству капиталистического общества»29, советские власти тоже не поддались на его уговоры. Советы уже соблазнились идеей рассеяния – радикальной децентрализацией и переселением людей из городов в некие пригороды-сады. В Советском Союзе Ле Корбюзье получил единственный заказ: здание Центросоюза (Наркомлегпрома) в Москве. Этот скромный невысокий дом на пилонах был построен в 1928–1936 годах. Ле Корбюзье был неразборчив в своих идеологических взглядах, и в годы Второй мировой войны он обращался со своими предложениями к фашистскому правительству Виши, – но тоже безрезультатно.

В сложной обстановке конца 20-х – начала 30-х годов Ле Корбюзье получил ряд заказов. Чаще всего он строил пригородные виллы. В 1932 году он построил в Париже дом Ла-Рош Жаннере с садом на крыше. В том же году разработал проект жилого дома в Цюрихе, но он так и не был осуществлен. В 1929–1931 годах он строил виллу «Савой» в Пуасси, близ французской столицы. Он всегда утверждал, что дом – «это машина, в которой нужно жить». И это его утверждение в общественном мнении неразрывно связано с этим массивным зданием, напоминавшим машину и ставшим модернистской иконой ХХ века. Здание буквально противостоит природе. Оно оторвано от земли, его окна запечатаны. Оно совершенно не зависит от земли, словно космический корабль. И все же оно зависит от живописных эффектов: вид на свободное от людей зеленое пространство создает ощущение своего рода девственной изоляции. С одной стороны, Ле Корбюзье можно счесть неблагодарным, а то и бесчестным – ведь он внедрил свое творение Машинного века прямо в романтизированную природу. С другой – он понимал, что подобный парадокс будет безумно соблазнительным для все более увеличивающейся группы людей, которые хотели жить «по-современному», в храме техники, чистоты и богатства, но в то же время в обстановке пасторальной роскоши, как можно дальше от любых признаков существования других людей.