Читать книгу "Барышня и хулиган - Елена Колина"

— Тостуемый и тостующий пьют до дна!

«А вдруг меня тост говорить заставят?! — в ужасе думает она. — Может, как в детстве, сползти на попе под стол и прошмыгнуть между чужими ногами? Если я тихонько проползу, вагоноуважаемый глубокоуважатый не заметит».

— Пойдем, Мумзельсон, — шепчет Женька.

Даша тихонечко выползает из-за стола, ловя неодобрительный взгляд начальника праздника Владислава Сергеевича.

Пока застолье продолжается, они сидят под одним пледом на дальней маленькой веранде и слушают Галича.

— Если кто-нибудь войдет, мы сразу выключаем, — предупреждает Женька.

Даша давно любит песни Галича, но своих записей у нее нет.

— Женька, — смеется она. — Получается, что антисоветский Галич — такой же дефицит, как копченая колбаса, недоступные гостиницы, дешевые путевки… Твои родители когда-нибудь с тобой на антисоветские темы разговаривали?

— С ума сошла, отец же номенклатура, а мама… она никогда ему не возражает. Она у меня очень умная, все понимает, мы с ней обо всем разговариваем класса с восьмого. А отец искренно верит в коммунизм и так далее. А твои?

Даша задумалась.

— Прямо — нет, никогда. Я несколько раз задавала такие вопросы, Папа больше глазами отвечает, чем словами… Я думаю, они еще больше, чем твои, боятся, особенно Соня.

— Они по-разному боятся, Мумзель. Например, я Галича слушаю или Зиновьева читаю, они боятся, что кто-нибудь узнает и у отца будут неприятности. А твои все понимают и боятся по-настоящему — за работу, за тебя, мой Мумзель… за свою свободу даже…

Наконец гости разъехались, некоторые уехали на своих машинах, лысый дядька, запутавшийся в тосте, ушел на электричку, а за несколькими парами приехали черные «Волги», как у хозяина дачи. Евгения Леонидовна зашла на террасу, услышала Галича и, легко прикоснувшись к Женьке, сказала:

— Женечка, всему есть свое место и время, — и позвала их пить чай на большую веранду.

Владислав Сергеевич, настроенный очень благодушно, расспрашивал Дашу о родителях, выпил еще пару рюмок коньяку и произнес:

— Ты, Дашка, мне нравишься! Ты на Евгению Леонидовну в молодости похожа, она тоже такая скромная была. — Мечтательно помолчав, он продолжал: — Хорошо, что вы с Женькой дружите, только вот одно неправильно: у вас все друзья — евреи… А кто с евреями дружит, даже если сам русский, никогда карьеру не сделает!

От неожиданности Даша выпалила:

— Но ведь у вас самого жена… ведь Евгения Леонидовна, она еврейка!

Владислав Сергеевич надулся и весомо произнес:

— Она по паспорту русская, кроме тех, кому положено, никто не знает, что в ней есть еврейская кровь! — Он угрожающе посмотрел на Женьку.

— Но она похожа, очень похожа на еврейку! — Даша необычно для себя осмелела.

— Ничуть. То есть нисколько. Не похожа. Никто не знает, — отрубил Владислав Сергеевич и удовлетворенно посмотрел на свою жену.

Даша с надеждой на поддержку взглянула на Евгению Леонидовну, но та, клюнув горбатым носом, согласно кивнула мужу курчавой головой. Как только Владислав Сергеевич перевел взгляд с Евгении Леонидовны на свою рюмку коньяка, она пожала плечами и улыбнулась Даше заговорщицкой улыбкой. Этой улыбкой она выразила то, что ни за что не выразила бы словами, — Владислав Сергеевич, конечно же, говорил очевидные глупости, но она не чувствовала неловкости перед первой встречной Женькиной подружкой и гордилась собой, легко управляющей мужем-начальником.

Подруги. Начало 80-х

— Девочки, где будем встречать Новый год? Марина, поджав под себя ноги, сидит в кресле, в руке у нее пятая за последний час сигарета.

— Маринка, отрасти бороду! — предлагает ей Алка, лежащая с Дашей на диване под одним одеялом. — Ты не выпускаешь изо рта сигарету, как капитан дальнего плавания трубку! Зачем ты так много куришь?

На Алкиной груди стоит пепельница, они с Дашей тоже курят, только они одну сигарету, а Маринка пять.

— Чем больше я курю, тем меньше я толстею, — заявляет Маринка и тут же цитирует свою любимую книгу. — Кстати, Дашка, не найдется ли у тебя сгущенки или меда?

— Застрянешь в дверях, и придется мне вешать полотенца на твои задние лапы! — машинально отвечает цитатой Даша.

Входит Соня.

— Девочки, вы хотите есть? А ты, Марина?

У подруг хорошая реакция, Марина прячет окурок за спину, а Даша с Алкой моментально суют пепельницу под одеяло.

— Вы что, курили, девчонки? — спрашивает Соня. — Кажется, пахнет…

— Нет-нет. — Алка и Даша смотрят на Соню честными глазами.

Из-под одеяла, как назло, плывет дымок. Маринка, делая вид, будто почесывает голову, машет рукой, разгоняя клубы дыма. Недовольная Соня уходит от них, укоризненно вздыхая.

— Фу, какая глупость! Мы уже на третьем курсе, нам, между прочим, по двадцать лет, ты, Дашка, могла бы уже командовать полком, а все боишься курить при родителях! — выковыривая окурок из кресла, возмущается Марина.

— Тебе хорошо, ты с Юлей с первого курса вместе куришь, и вообще она тебе как подружка, — отвечает Даша.

— Да, подружка… — грустно кивает Марина.

Юля начала работать в консультации на второй день после увольнения из клиники Отта. Первые полгода она ходила понурая, срывалась на Марине и требовала у бывшего мужа увеличения алиментов. Маринкин отец отвечал, что к перипетиям Юлиной карьеры отношения не имеет. Не надо было ей ставить абортацию на поток, потому что в потоке обязательно когда-нибудь произойдет сбой. Он также отметил, что его новая жена, медсестра, всегда безупречно делала уколы за свои маленькие, но честные деньги.

С тех пор как дочери исполнилось восемнадцать, Юля не получила от него ни копейки и уже необязательные по закону алименты прямым ходом попадали в Маринины руки. Отец справедливо хотел иметь за свои деньги у себя дома дочь, а не выслушивать претензии при передаче денег бывшей жене. Раньше он подлавливал Марину на улице, торопливо спрашивал, как дела, и, услышав угрюмое «нормально», неловко кивал и уходил. Марина смотрела ему вслед, и ей казалось, что он горбится и неловко машет руками. Теперь она регулярно появлялась в его доме и, отсиживая протокольные полчаса, вынуждена была делиться с отцом сведениями о своей жизни. Он робко пытался если не подружить старшую дочь со своей женой, то хотя бы поближе познакомить.

Маринке эти обязательные ежемесячные визиты были неприятны. Медсестра, которую она называла «мышь белая», ужасно подло вела себя в собственном доме — как хозяйка! Но ведь это дом ее отца, а значит, и Маринин, при чем же здесь мышь белая?

Девочку, тихую белобрысую школьницу, Маринка сестрой не считала и за все посещения ни разу к ней не обратилась. Даша с Алкой даже не знали ее имени, называли ее, повторяя за Мариной, «дочь медсестры». Но как иначе Маринка могла получить свои восемьдесят рублей?