Читать книгу "Голубиный туннель - Джон Ле Карре"

Сцена заканчивается. И заканчивается эпизодическая, хоть и яркая роль Джерри Уэстерби в романе. Он свою задачу выполнил: сообщил Смайли тревожные сведения насчет сотрудника «Цирка» (МИ-6) Тоби Эстерхейзи — предположительно «крота». Уэстерби делать это неприятно, но он понимает, что такова его обязанность. Больше в книге о Джерри ничего не говорится, и я сам больше ничего о нем не знаю до тех пор, пока не отправляюсь в Южную Азию за материалом для «Достопочтенного школяра», взяв с собой Джерри — моего тайного сообщника.

Если у Джерри и был прототип в реальной жизни, пусть даже условный, то это, наверное, человек по имени Гордон — бездельник из высшего общества, вроде бы аристократического происхождения, которого мой отец избавил от семейного состояния. Через некоторое время тот в отчаянии покончил с собой, поэтому, видимо, его образ так четко, во всех подробностях отпечатался в моей памяти. Аристократическое происхождение давало Гордону право предварять свое имя нелепым эпитетом «достопочтенный» — и Уэстерби я удостоил этого титула, хотя ничто на белом свете не заставило бы Джерри им воспользоваться, нет, старина. А насчет школяра… Уэстерби, может, и был матерым корреспондентом, который всегда на переднем крае, и британским секретным агентом, но когда речь шла о чувствах, из сорокалетнего превращался в четырнадцатилетнего.

Такого Джерри я придумал и с таким Джерри столкнулся — и эту встречу, без сомнения, считаю одной из самых сверхъестественных за всю мою писательскую жизнь — в сингапурском отеле «Раффлз»: не просто с похожим типажом, но с самым настоящим Джерри — настоящим вплоть до ручищ, бугрившихся мускулами, и здоровенных плеч. У него была другая фамилия, не Уэстерби, хотя я бы уже и этому не удивился. Его звали Питер Симмс. Заслуженный британский иностранный корреспондент, а еще — теперь это общеизвестно, но тогда я знал об этом не больше других — заслуженный британский тайный агент. Под два метра ростом, рыжеватый, Симмс улыбался по-мальчишески и, горячо пожимая тебе руку при встрече, рычал «Супер-р!» — любил он это словечко.

Думаю, каждый, кто знакомился с Питером, испытал и навсегда запомнил это чувство: тебя вдруг обдает волной настоящего дружеского тепла — такой мощной, что невозможно устоять. А я навсегда запомню, как смотрел на него с благоговением и легким чувством вины и не верил своим глазам: стоит передо мной человек, которого я создал из воздуха и юношеских воспоминаний, стоит во плоти, во весь свой двухметровый рост.

А вот чего я не знал о Питере тогда и выяснил только со временем — кое-что, увы, слишком поздно. В годы Второй мировой Симмс служил в Индии, в Бомбейском корпусе саперов и минеров. Я всегда полагал, что молодость Уэстерби связана с каким-то уголком империи. И вот пожалуйста. После Симмс изучает санскрит в Кембриджском университете и там же влюбляется в Санду, прекрасную принцессу из Соединенных штатов Шана, которую в детстве возили на церемониальной лодке в виде золотой птицы по бирманским озерам. Уэстерби тоже бы не устоял. Очарованный Азией, Симмс обращается в буддизм. В Бангкоке они с Сандой женятся. И не расстаются до самой смерти, любят друг друга страстно, преодолевая все, переживают вместе самые разные приключения — по собственной воле и по воле разведслужбы Ее Величества. Питер преподает в Рангунском университете, работает в Бангкоке и Сингапуре для журнала «Тайм», потом — на оманского султана и наконец — на разведотдел гонконгской полиции, пока Гонконг еще остается колонией. И всю его жизнь Санда рядом с ним.

Словом, не было в жизни Симмса события, которого я не вписал бы в биографию Джерри Уэстерби, за исключением, пожалуй, счастливого брака, потому что мне Джерри нужен был одиноким, пока еще не нашедшим свою любовь. На это все — в ретроспективе. Столкнувшись с Питером Симмсом в сингапурском отеле «Раффлз» — а где же еще? — я ничего такого не знал. Знал только, что передо мной мой Джерри Уэстерби из плоти и крови — он энергичен и мечтателен, он истый британец и в то же время привержен азиатской культуре, и если такой человек до сих пор не завербован британской разведкой, то исключительно по недосмотру последней.

Мы встретились снова в Гонконге, потом в Бангкоке, потом в Сайгоне. И тогда я наконец решился спросить, не хочет ли Питер составить мне компанию в путешествии по менее приятным уголкам Юго-Восточной Азии. Оказалось, я зря колебался. Буду очень, очень рад, старина. Тогда, интересуюсь я, может, Питер согласится к тому же принять от меня вознаграждение, он ведь станет моим исследователем и проводником? А то! Разумеется, согласится! В гонконгской полиции работы теперь мало, денежки уже не текут рекой, и кой-какие вливания не помешали бы, что уж тут говорить. Мы отправились странствовать. И конечно — иначе и быть не могло, — глядя на неутомимого Питера, знатока Азии и азиата в душе, я дорисовал и раскрасил образ Уэстерби, который в «Шпионе…» только набросал.

Питер умер во Франции в 2002-м. В некрологе под названием «Журналист, искатель приключений, разведчик и друг» (словечко «Супер-р!» я, кстати, оттуда позаимствовал), простом и красивом, Дэвид Гринуэй верно написал, что Питер — прототип Джерри Уэстерби из «Достопочтенного школяра». И все же мой Уэстерби появился прежде Симмса. А Питер, неисправимый романтик и великодушнейший человек, просто взял Джерри своими громадными ручищами и лихо присвоил.

Глава 12

Одиночество во Вьентьяне

Вьентьян, опиумный притон на верхнем этаже, мы лежим в ряд на тростниковых циновках, под головами — деревянные валики, так что смотреть можно только в потолок. Между нами ползает высохший китаец в остроконечной соломенной шляпе и заново набивает трубки, мою, правда, в основном раскуривает, не скрывая раздражения, — она все время гаснет. Если бы в сценарии было написано «Помещение. Опиумный притон. Лаос. Конец семидесятых. Вечер», именно такую сцену в конце концов изобразил бы художник-декоратор, и мы, курильщики, представляли собой ту самую разношерстную компанию, какой требовали место и время: старый француз-плантатор, житель колонии — месье Эдуард, теперь лишившийся своих владений в результате Тайной войны, бушевавшей на севере, парочка пилотов «Эйр Америки», четверо военных корреспондентов, торговец оружием из Ливана и его спутница, а также военный турист поневоле, то есть я. И еще Сэм с соседней циновки, который с того момента, как я лег рядом, произносил нескончаемый монолог. Вся fumerie[20] по этому поводу беспокоилась и злилась, ведь официально лаосские власти курение опиума не одобряли, и один из корреспондентов с самым серьезным видом предупредил, что в любой момент нам, может быть, придется уходить через крышу и спускаться по пожарной лестнице в переулок. Но Сэм, лежавший рядом со мной, сказал: не обращайте, мол, внимания, все это чушь собачья. Кто такой был или есть этот Сэм, до сих пор понятия не имею. Я предположил, что он английский эмигрант, который приехал на Восток, чтобы найти себя, пять лет провел на войне — в Камбодже, Вьетнаме, а теперь вот в Лаосе, но пока еще себя не нашел. По крайней мере, из его благодушного потока сознания я вынес именно это.

Я ни разу не курил опиум ни до, ни после, но с того самого вечера сохранил некую безответственную уверенность в том, что опиум, хотя и запрещен законом и имеет дурную славу, однако, будучи употребляем разумным человеком в разумных количествах, приносит только пользу. Ты ложишься на тростниковую циновку с некоторым опасением, чувствуешь себя немного глупо. Это ведь твой первый раз. Делаешь затяжку, как тебе говорят, но ничего, конечно, не получается, китаец качает головой, и ты чувствуешь себя еще глупее. Но когда понимаешь принцип — а именно что затягиваться надо медленно и глубоко и в нужный момент, — сразу наступает благодушие, и ты не пьян, не одурманен, не агрессивен, не испытываешь внезапного сексуального возбуждения. Просто умиротворен и можешь свободно говорить о чем хочешь, и это и есть настоящий ты. А лучше всего, что наутро нет ни похмелья, ни чувства вины, ни мучительной подавленности, просто ты хорошенько выспался и готов встретить новый день. По крайней мере в этом убеждал меня Сэм, узнав, что я новичок, и я ему поверил и верю до сих пор.