Читать книгу "В скорлупе - Иэн Макьюэн"

Сзади возникает Клод, руки положил ей на плечи — облегчившись оргазмом, обсудим практические вопросы, поразмыслим о земном, чему мешала туманящая мозги эрекция.

— Знаешь что? Я читал на днях. А сейчас сообразил. Вот что мы должны были использовать. Дифенгидрамин. Типа антигистаминное. Говорят, русские использовали его на шпионе, который был найден в застегнутой сумке. Влили ему в ухо. Перед уходом включили отопление, чтобы вещество бесследно растворилось в его тканях. Поставили сумку в ванну, чтобы не капало потом на нижних соседей…

— Хватит. — Она произносит это без резкости. Скорее вяло.

— Правильно. Хорошего понемножку.

Он напевает: «Удары судьбы терпели… И делали все по-своему».

Под тяжестью матери скрипнули половицы. А он пританцовывает.

Она не повернулась, стоит к нему спиной. Ненавидит его так, как только что я ее ненавидел. Сейчас он рядом с ней, смотрит туда же, куда и она, ищет ее руку.

— Дело такое, — внушительно говорит он. — Нас будут допрашивать порознь. Нам надо выстроить показания. Значит. Он пришел сегодня утром. Выпить кофе. Очень расстроенный.

— Я сказала, что мы поругались.

— Так. Когда?

— Перед его уходом.

— Из-за чего?

— Он хотел, чтоб я выехала.

— Хорошо. Так. Приехал сегодня утром. Пил кофе. Очень расстроенный и…

Она вздыхает, как я бы вздохнул на ее месте.

— Слушай. Рассказывай все, как было. Минус смузи, плюс ссора. Репетиции не требуется.

— Ладно. Значит, теперь, вечером. Теперь, вечером. Я вымою чашки, все, что следует. В трех местах. Теперь: он все время был в перчатках.

— Я знаю.

— Когда будешь убирать в кухне — чтобы ни атома от смузи не…

— Знаю!

Он отходит от нее, шаркает по комнате. Он чует успех, он беспокоен, возбужден, не может стоять на месте. Она не разделяет его настроения, и это еще больше его заводит. Надо дело делать, надо планировать. Он хочет быть где-то там. Но где? То ли мурлычет, то ли напевает уже что-то другое. «Мой голубой рай», «…и с маленьким нас трое». Меня это не успокаивает. Он опять рядом с нами; она окаменела перед окном, но он не чувствует опасности.

— На продажу, — говорит он, прервав пение. — В глубине души я всегда считал, что мы должны назначить цену ниже рыночной, на случай, если нам придется спешно…

— Клод.

Она растягивает имя на две ноты, вторая ниже первой. Предостережение.

Но он гонит свое. Никогда не слышал его таким радостным и таким несимпатичным.

— Он строитель, девелопер. Даже смотреть не хочет. Общая площадь, остальное его не интересует. Разобьет на квартиры, ясно? И наличными…

Она повернулась.

— Ты даже не понимаешь?

— Что?

— Ты в самом деле настолько туп?

Вот он, вопрос. Но Клод тоже переключил тональность. Может говорить угрожающе.

— Послушаем.

— Ты как-то упустил из виду.

— Очевидно.

— Сегодня, всего несколько часов назад.

— Да?

— Я потеряла мужа.

— Неужели!

— Человека, которого я любила когда-то, и он меня любил, который сформировал мою жизнь, придал ей смысл… — У нее сжалось горло, не дает ей продолжать.

Но Клод уже завелся.

— Моя милая маленькая мышка, это ужасно. Потеряла, говоришь. Куда же ты могла его засунуть? Когда он у тебя был последний раз? Ты куда-нибудь, наверно, его положила.

— Прекрати!

— Потеряла! Дай сообразить. Знаю, куда. Сейчас вспомнил. Ты забыла его на шоссе, на обочине, в траве с полным брюхом яда. Как же это мы забыли?

Он мог бы продолжать, но Труди с размаху бьет его по лицу. Это не дамская пощечина, а полновесный удар кулаком, чуть не сорвавший меня со швартовых.

— Ты отравлен злобой, — произносит она с неожиданным спокойствием. — Потому что всегда ревновал.

— Так, так, — говорит Клод чуть более хрипло, чем обычно. — Вот она, голая истина.

— Ты ненавидел брата, потому что не мог быть таким человеком, как он.

— А ты любила его до конца. — Клод изображает изумление. — И кто это сказал мне такую умную вещь нынче ночью или прошлой? «Я хочу, чтобы он умер. И чтобы завтра». Не любящая ли жена, которой он подарил смысл жизни?

— Ты меня напоил. Этим только и занимаешься.

— А кто это утром предложил тост за любовь и человеку, подарившему смысл жизни, подсунул чашу с ядом? Конечно, не обожающая жена. Нет, нет, только не моя дорогая мышка.

Я понимаю мать, я знаю ее чувства. Она обращается с фактами так, как их видит. Преступление — прежде последовательность планов и их исполнений — теперь, задним числом, напоминает объект, неперемещаемый, обвиняющий — холодную каменную статую на прогалине в лесу. Морозная зимняя полночь, луна на ущербе, и Труди убегает по заледенелой лесной тропинке. Она оборачивается, чтобы взглянуть на далекую фигуру, частично заслоненную голыми ветвями и космами тумана, и видит, что преступление, этот ее мысленный объект, — вовсе не преступление. Это ошибка. И всегда было ошибкой.

Она поступила плохо, просто ошиблась, и она не преступница. Преступление, должно быть, где-то там, в лесу, и оно чье-то, кого-то другого. Нельзя оспорить факты, говорящие, что вина полностью на Клоде. И глумлением своим ему не защититься. Оно само его выдает.

И все же. И все же. И все же она неудержно хочет его. Когда он называет ее своей мышкой, трепетная завитушка поселяется в ее промежности, стягивающий холодок, ледяной крюк тащит ее на узкую полку напоминанием о хлябях, куда она проваливалась обморочно, о гонках по вертикальной стене. Его мышка! Как унизительно. У него в кулаке. Домашнее животное. Беспомощное. Испуганное. Презираемое. Одноразового пользования. Ох, быть его мышкой! Когда она сознает, что это — безумие. Как трудно противиться. Может она устоять?

Женщина она или мышь?

13

После насмешек Клода — молчание; истолковать его не могу. Может быть, он сожалеет о своем сарказме, или возмущен, что ему испортили веселье, сдернули с небес на землю. И она, может быть, возмущена — или же хочет опять быть его мышкой. Пока он отходит от нее, я взвешиваю эти варианты. Он садится на край разворошенной постели и что-то набирает на мобильнике. Она осталась у окна, спиной к комнате, лицом к своей части Лондона, к затихающему уличному движению, чириканью птиц, лепешкам летних облаков, хаосу крыш.

Наконец заговорила, голос монотонный и недовольный:

— Я не продам дом только для того, чтобы ты разбогател.