Читать книгу "Морган ускользает - Энн Тайлер"

– Только розу, отец. Одну прекрасную розу.

Она различала сквозь задник очертания детских лиц. Дети слушают, но им не сидится на месте, думала она. И нервничала. Ей казалось, что спектакль того и гляди сорвется. Во время длинной сцены – отец бродит один по дворцу – она увидела расплывчатый силуэт миссис Тиббет, та вошла и стала наблюдать за происходящим. Как неудачно, явилась во время самой скучной части.

– О, для меня здесь стол накрыт, какая дивная еда, – произнес отец. – И глянь-ка: прекрасная золотая кровать с атласными простынями. Хотел бы я знать, кому все это принадлежит.

Миссис Тиббет перенесла вес тела с одной ноги на другую.

И тут появилось Чудовище. Эмили ожидала, что оно будет рычать, однако Чудовище удивило ее, заговорив глубоким, раскатистым голосом и временами пофыркивая.

– Это кто же сожрал всю мою еду? – грустно поинтересовалось оно. – И кто спал в моей постели? – О господи, подумала Эмили, не допусти, чтобы он перепутал эту сказку со «Златовлаской». А Чудовище простонало: – В моей прелестной постели с атласным бельем, от которого прическа не мнется!

Дети засмеялись.

Зрители. Она увидела: Леон понял. Увидела, как Чудовище подняло косматую голову и устремило взгляд на детей. Теперь их очертания замерли, шеи вытянулись вперед.

– А вы знаете, кто это был? – спросило Чудовище.

– Он! – закричали, указывая, дети.

– Что вы говорите?

– Отец! Он!

Чудовище медленно повернулось.

– Ага! – сказало оно, и кукла отца съежилась, как будто ее опалило горячее дыхание Чудовища.

После представления горничная принесла торт и пунш, но дети были слишком заняты куклами и есть не стали. Эмили показала им, как управлять ртом Чудовища, и заставила Красавицу спеть Мелиссе «С днем рожденья тебя». Миссис Тиббет сказала:

– Сегодняшний спектакль был намного лучше прошлогоднего «Панча и Джуди».

– «Панча и Джуди» мы не играем, – серьезно ответил Леон. – Там слишком много гротеска. Мы отдаем предпочтение сказкам.

– Я только одного не поняла, – сказала миссис Тиббет.

– Чего?

– Ну, насчет Чудовища. Оно так и не превратилось в принца.

Леон оглянулся на Эмили.

– Принца? – переспросила та.

– У вас она долго и счастливо жила с Чудовищем. Но в сказке же не так, в сказке оно изменяется. Красавица говорит, что любит его, и оно превращается в принца.

– О. – Теперь Эмили все вспомнила. И как ее угораздило забыть? – уму непостижимо. – Ну…

– Наверное, это потребовало бы слишком много кукол.

– Дело не в этом, – возразила Эмили, – просто мы используем более аутентичный текст.

– О, понимаю, – кивнула миссис Тиббет.

3

К весне они уже показывали один-два кукольных спектакля в неделю, сначала у знакомых миссис Тиббет, потом у знакомых этих знакомых. По-видимому, в Балтиморе молва значила многое. Они зарабатывали достаточно, чтобы начать платить миссис Эппл за жилье и чтобы Леон оставил бензоколонку в «Тексако». Эмили продолжала работать в «Мастерах на все руки», но лишь потому, что ей там нравилось, однако денег она теперь выручала почти в два раза больше, выставляя на продажу кукол, которых делала в дополнение к необходимым для представлений. Постепенно они стали получать приглашения на школьные ярмарки и церковные мероприятия по сбору средств. Однажды Эмили пришлось просидеть ночь напролет, торопливо сметывая крошечные библейские костюмы. Частная школа пригласила их дать представление, посвященное гигиене зубов. «Гигиене зубов? – спросила у Леона Эмили. – Что о ней можно сказать?» Однако Леон придумал персонажа по имени Помойный Роток, дурного мальчишку, который объедался конфетами, смачивал, чтобы обмануть свою маму, зубную щетку под краном, а зубную нить использовал как скакалку. Кончил он, разумеется, плохо, но детям понравился. На следующей неделе приглашения поступили еще из двух школ, а модный детский дантист заплатил им пятьдесят долларов за утреннее субботнее выступление, на которое он собрал двадцать своих особо халатных пациентов с матерями, заплатившими (как потом узнала Эмили) по двадцать пять долларов за себя и ребенка.

Своим успехом они были обязаны главным образом Леону. Он по-прежнему ворчал перед каждым представлением, однако на деле с самого начала знал, что им нужно: достойные, эксцентричные персонажи (без писклявых голосов) и самое активное участие зрителей. Его герои без конца что-нибудь теряли, удивлялись, куда что подевалось, и дети в буйном восторге указывали им на промахи; эти разини вечно не замечали очевидного, и приходилось им все объяснять. Эмили же больше всего интересовали сами куклы. Ей нравилось придумывать их, нравилось шить им одежду и подыскивать для них аксессуары. Она любила мгновение, в которое кукла словно бы оживала, – обычно это происходило после того, как ей пришивали глаза. Единожды изготовленная, кукла, обнаружила Эмили, обзаводилась явственной личностью. Изменить ее или затушевать было нельзя, как нельзя было и повторить. Если куклу непоправимо повреждали – или крали, что также временами случалось, – Эмили могла лишь сделать для ее роли новую, точно такая же не получалась никогда.

Леон находил это нелепым.

Эмили считала, что люди делятся на две категории: создателей и исполнителей. Она была создательницей, Леон – исполнителем. Она сидела дома и делала кукол, Леон, талантливый и деятельный, выходил с ними на сцену. Правда, она тоже наделяла героинь своим голосом, но лишь вынужденно, в силу обстоятельств.

Виктор не был ни создателем, ни исполнителем, или был и тем и другим, или застрял где-то посередке между ними, или… С Виктором что-то происходило, но что? Сначала он притих и выдерживал паузу, перед тем как ответить на что-либо, сказанное Эмили, словно ему приходилось отвлекаться от неких более важных размышлений. Он тоскливо бродил по квартире, печально смотрел, поглаживая усики, на Эмили. Когда она поинтересовалась, чем он расстроен, Виктор ответил, что не в том году родился.

– Как это? – спросила Эмили, подумав, что он, похоже, увлекся какой-то разновидностью астрологии. – Не все ли равно, в каком году родиться?

– А тебя такие мысли не беспокоят?

– С чего бы?

Он кивнул и как будто сглотнул что-то.

В тот вечер за ужином он отодвинул свою тарелку с тушеной фасолью, встал и объявил:

– Я должен вам что-то сказать.

Мебели у них все еще не было, и ел он, сидя на подоконнике. И теперь стоял перед окном, словно в раме из оранжевого заката, и им, сидевшим на полу, пришлось щуриться, глядя на него. Виктор переплел пальцы, размял их так, что защелкали костяшки.

– Я никогда не действовал исподтишка. Я хочу сказать, Леон, что люблю Эмили.

– Да? – отозвался Леон.