Читать книгу "Израиль в Москве: повесть - Ефим Лехт"

— Разве я взболтнул лишнее? — жмурится Ваня. Веселый парень. Тролль. Он поднимает стакан: — Ну что? Добра молодца и сопли красят. Блохе — кафтан! А страна наша великая. Шестая часть суши.

— И сашими, — обрадовался Пиар и что-то Ивану плеснул.

— Что это?

— Абрам Дюрсо. Шампусик.

Продвинутая молодежь нескольких полов, в черном прикиде, тату на обозримых местах, сосет красную жидкость. Одно существо улиткой свернулось на стуле. Похоже на сходку вампиров. Все одинаковы. Вот вам и полисексуальный мультикультурализм. Под гребенкой глобализации.

Каюкина дергает за плечо:

— Ск-сколько я д-должна?

— Люб-баша, д-даже не заикайся.

Заикание заразительно. Важно не обидеть.

— Фак-фак-фактически это стоит к-ку-кучу денег.

— Фирма платит.

— Не корчи из себя Ротшильда.

— Не оскорбляй, он же теперь гость столицы, — это Чулкова заступается.

Изя сияет. Попивает свой «Егермейстер». Он шествует со стаканом между столами, как кандидат в президенты, хлопает по спине друзей, целует в щечку подруг, позирует для селфи, бьет копытом и сладко щурится.

Израиль великолепный.

Вверху, правее лампы в тюльпане, парит его ангел. Наблюдает. Только крылья чуть волнуются.

Вокруг свои. Свой среди своих. Вот чего ему не хватало. Он любит только тех, кто им восхищается. К остальным равнодушен. Порядочный эгоист. Хотя эгоист не может быть порядочным.

В детстве он мечтал попасть внутрь радуги. Туда, где дуга кончается. Однажды удалось. И вот — опять. Счастье — это мгновенье. Не зря корень слова — счас, сейчас.

Фольклор тусовки

Впрочем, наверно, он просто пьян. Сам веселый и хмельной.

Сквозь гул и звон — обрывки фраз:

«… Разве это ресторан? Пародия… Путин покажет Хиллари свой рейтинг… Пока руки держат штопор… Блог его знает… Это после второго пришествия… Второго прихода… Нету чуйки… Чем же Россию понять…По жизни, кеш — лучший подарок… Не быкуй… А ты не фрикуй… Ирка, ты стоишь? Ну, лежи, я — на Пелевине… Боцубоца-са… Усталый раб, замыслил я escape…[21] Миха, закажи хавчик, после отходняка аппетит прорезался… Это ваше оценочное суждение… Блохе — кафтан… Вы что пьете? — Я за рулем — А я — „Хеннесси“…. Сколько чистыми в месяц… Сыроед? Он что, ест один сыр… Этот театр не храм, а срам… А как его найдешь, ищи ветра в Интерполе… Надя ждет ребенка — Как? Откуда? — Оттуда…Я этот зомбоящик как бы не включаю… Спасибо, Андрей Израйлич… А дальше? — А дальше яйца не пускают, бу-га-га… Возможно, Зыков — жид, но не Андре Жид… Не ори — пломбы потеряешь… На самом деле Донбасс — наш… Я так хочу, чтобы деньги не кончались… Разве эта дама — из ребра Адама… Сутками работал — А с курами не пробовал?.. Да у тебя на глазах шорты — Шоры, Иван… Откуда есть пошла — Ну и откуда она пошла есть… Шоу новое видел? — Какое? — „Большая задница“… Вау, отпад… Не сыпь мне соль на сахар…»

Фольклор тусовки. Язык бомонда. В ожидании Его.

И тут на подмостки… Нет, не так. Писатель не обманул. Ровно в семь его внесли на носилках четверо решительных бритоголовых бурятов в оранжевых хитонах. Носилки были необычные, красные, с завитками и драконами, обитые желтым шелком. Паланкин? Все повернули головы. Появление писателя походило на вынутый из комикса фрагмент.

Мастер позы

Пелевин, надменный как дромадер, не спеша вышел из паланкина и, разведя полы черного блейзера с загадочным гербом, погрузился в единственное кресло. К столу он сел боком, как-то по-гаерски, сложно установив одну ногу на другой параллельно полу, будто собираясь играть на ноге, как на гитаре и придерживал ее за голень толстой рукой с черным перстнем.

Подумав, писатель прислонил свой алюминиевый кейс к ножке кресла. После этого он достал черную сигариллу из коробки «Ноблесс оближ». На ней не было грубой надписи «Smoking kills»[22]. Поплыл сладковатый запах неведомой травки. Желтые подошвы туфель девственно чисты. Значит, его доставили прямиком из Чертанова, Сумская семь, а возможно, из Тибета.

Толстые черные часы, черная рубашка, черная футболка под распахнутым воротом. Черный платок из нагрудного кармана. Слепо вспыхивают черные очки.

— Это Гугл-очки, — шепчет возбужденный Боря, — последний девайс.

— Ага, — усмехнулся Андрей, — и часы Гугл, и запонки.

Бесшумно подкралась официантка с пепельницей. На столе — заварной чайник с особо целебным чаем. Повисло жадное молчание. Именно таким Изя и представлял себе Пелевина. Мастер прозы и мастер позы. Жизнь — как продолжение литературы. Буддистская эксцентрика. Виктор Олегович вытер руки черным платком и приступил к обряду чаепития. Черный человек, жалко, чай не черный.

Изя посмотрел в зал. Нет, никого не удивлял этот китч:

— Какая-то вампука.

— Папа, тебя снобит.

— Смешно, — грустно сказал Изя.

— Comedy club, — сквозь платок прошуршала Марта.

Первым очнулся очаровательный бутуз, поэт-гражданин Фима Зыков:

— Благая весть, которую, несмотря на советские, а может, и светские предрассудки несет нам Пелевин, увеличивает экзистенциальную цветущую сложность и многовариантность за счет — страшную вещь скажу — соблазна взаимопроникновения умов в условном кооперативном квазиозере, — он разрумянился, отпил воды из бутылочки, показал нехорошие зубы, — ставит опасные диагнозы, расширяет и даже расшэряет имманентность постмодернизма нашего человейника в подспудном призыве беречь в себе раз за разом дряхлый совок, как некую прокладку перед безграничным злом радикального ислама, не говоря об эманации всего и вся…

Известно, что говорит Зыков лучше, чем пишет. Вот только «раз за разом» напоминает заразу.

— Постмодернизм, — задушенным голосом комментирует Боря.

— Галиматня, — урчит Иван.

В лобби закусывают мрачные буряты в своих халатах. Интересно, они его обратно понесут? Спецэффекты. Иллюзиум.

Порносон

В «боинге» тесно. Робко кучкуется группа паломников и паломниц русской национальности. Вдохновенные, в платочках, они часто крестятся.

— Сережа, ты не забыл образок?

— А кто нас встретит?

— Пиво убери!

— У меня не отстягивается. Заело.

Невкусная и нездоровая самолетная пища. На спинке кресла перед Изей экранчик. Он отыскал среднетупо голливудскую комедию «Отель Люксембург», расслабился, впал в медитацию, перешедшую в дрёму.