Читать книгу "Тайга - Сергей Максимов"

Карцер почти пуст. Возле слабо мерцавшей коптилки сидел на нарах какой-то старичок и читал потрепанное Евангелие, да в углу кто-то спал, укрывшись с головой бушлатом.

– Здорово, папаша! – сказал Чуб, хромающей походкой подходя к старику: у него сильно болела ягодица, проколотая штыком.

– Здравствуйте, – тихо ответил старик.

– Нет ли хлебца? – осведомился Чуб.

– Нету, милый.

Мы повалились на нары. Фомин стал раскручивать окровавленную повязку на голове. Чуб, сняв штаны, осматривал рану на ягодице и вполголоса напевал:

Мы бежали,Нас поймалиСерые собаки…Рвали руки,Рвали ногиИ штаны на с…е.

Видимо, он был поэт.

– За что вас посадили? – поинтересовался старик.

– За побег, – ответил за всех Чуб.

– А ты, папаша, за что на старости лет угодил в это святое место?

– Не хочу на слуг анафемы работать. Я священник, – пояснил старик.

– А-а… филон[16]! – знающе кивнул головой Чуб и снова запел:

От работы прячемся под нары,Не один, а три-четыре пары.Коль нарядчик нас поймает —На работу выгоняет.Ой, зачем нас мама родила!..

Несмотря на усталость, мы долго не могли уснуть: думали-гадали, что будет с нами. За побег полагается 3 года прибавки к сроку или заключение в штрафной изолятор от 6 месяцев до 1 года, смотря по характеру побега.

Нашему «делу» начальство дало быстрый ход. Уже на четвертый день приехал из Управления лагеря особоуполномоченный 3-го отдела младший лейтенант государственной безопасности НКВД Николай Ступин. Фомина он допрашивал два часа с лишним. Вторым вызвал меня.

Допрос происходил в доме начальника лагпункта. В просторной светлой комнате, за обеденным столом сидел довольно красивый молодой человек в новенькой, с иголочки, форме. Выпроводив конвоира за дверь, он предложил мне стул и папиросу. После обычных вопросов о фамилии, годе и месте рождения, он прошелся по комнате, поскрипывая портупеей, потом стал против меня, провел рукой по волосам и как-то задумчиво спросил:

– Значит, удрал?

– Удрал… – чистосердечно признался я, глядя в его голубые по-девичьи глаза.

– Что ж ты так?

– Да вот так…

– Ну, а если б пристрелили?

Я промолчал.

– Цыгана-то ведь убили. И Крутикова тоже, – сообщил он.

– Я знаю.

Чуть улыбнувшись розовыми губами, он сокрушенно покачал головой.

– Ну и дурак же ты… Зачем убежал?

– Тяжело было… – вздохнул я.

– Побег – это не выход, – сурово сказал он. – Раз попался в лагерь – сиди, терпи, а время придет – освободят. Мать у тебя есть?

– Есть.

– И отец?

– И отец.

Он сел за стол и стал перебирать какие-то бумаги. Было в нем что-то детское, располагающее, человеческое, что редко бывает у следователей НКВД.

– А сколько вам лет? – спросил я, набравшись храбрости: заключенные следователям вопросов не задают. Он охотно ответил:

– Двадцать пять. На три года старше тебя… Слушай, Москва красивый город? – вдруг спросил он в свою очередь.

– Для кого – как. Для меня – красивый.

– А я, знаешь, еще никогда не был в Москве, – огорченно сообщил он. – Вот осенью отпуск получу и поеду. Надо посмотреть… Да, а кто был инициатором вашего побега?

– Цыган… – ответил я. Так было условлено между нами: вали все на мертвого.

Следователь улыбнулся и лукаво подмигнул мне:

– Ой, врешь! Фомин – вот кто! Он и карту достал, и бусоль.

– Нет, Цыган… – настаивал я.

– Ну, чёрт с тобой! – махнул он рукой и принялся что-то записывать в протокол допроса. – Цыган так Цыган!

Первый раз в жизни я видел такого симпатичного следователя. Я вспомнил Лубянскую тюрьму, первые дни допросов, вспомнил, как рукояткой нагана бил меня по голове и по лицу следователь – как не похож он был на этого славного парня! Было ясно: или молодой лейтенант был еще очень неопытен в делах, или просто симпатизировал мне, а быть может, и то и другое вместе.

Задав еще несколько вопросов, относящихся к побегу, следователь снова вернулся к теме о Москве и долго, подробно расспрашивал меня о ней.

– А скучно здесь, в тайге, – заключил он, потягиваясь.

– Вам-то что! А вот нам, заключенным…

Он строго посмотрел на меня, глазами запрещая продолжать беседу в этом тоне. В дверь постучали.

– Кто еще там? – недовольно осведомился Ступин.

Из-за косяка двери показалась красная физиономия Котова.

– Товарищ младший лейтенант, разрешите войти?

– Входите.

Котов вошел, молодецки оправил у пояса гимнастерку.

– Допрашиваете? – кивнул он головой на меня. – Стрелять их надо, как собак…

– В чем дело? – сухо перебил его следователь.

Котов подобострастно улыбнулся и с баса мгновенно перешел на тенор. Я прямо остолбенел: не верилось, что у нашего грозного начальника прорезался такой тончайший тенорок.

– Обед готов, товарищ младший лейтенант, – доложил Котов. – На первое суп с печенкой, на второе – рябчики. Я специально стрелка послал в тайгу… шесть штучек убил…

Я глотнул слюну, как-то вдруг наполнившую мой рот.

– Хорошо. Идите, – обрезал его Ступин, а когда Котов был уже за дверью, громко крикнул ему вдогонку: – Да, вот еще что! Распорядитесь, чтобы беглецов накормили! Двойную порцию!

– Есть!

Следователь долго сидел молча, насупившись, бессмысленно чертя пером по листу бумаги. В коридоре громко высморкался часовой. Ступин встал и, поправляя кобуру нагана, тихо сообщил:

– Допрос окончен.

Я встал тоже и спросил:

– Сколько же мне… добавят к сроку?

– А убегать больше не будешь? – прищурив глаз, спросил он.

– Нет.

– Даешь слово, что не будешь?

Поколебавшись, я твердо ответил:

– Даю.

– Ну, тогда хватит с тебя штрафного изолятора. Месяцев шесть получишь… Конвой, возьмите заключенного!

* * *

Через десять дней нам объявили приговор: Фомин получил три года добавочных к своим семи; Чуб и я приговаривались к заключению в штрафной изолятор на шесть месяцев. Следователь сдержал свое обещание.