Читать книгу "Снежинка - Александр Пиралов"

– И в чем это содействие должно состоять?

– Пусть он напишет мне нежное письмо.

Я представил Гургена за сочинением нежного письма Шуглазовой и поперхнулся коньяком.

– В противном случае ничего не выйдет, – сказала она, наливая мне минеральную воду и устремив взгляд, исполненный мольбы. Такими глазами, наверное, смотрел на Аида Орфей, моля отпустить Эвридику.

– Хорошо, – уступил я.

– Сообщайте подробности, – потребовала она, почти наклонившись к моему уху.

В тот же вечер я отправил Гургену телеграмму: «Срочно напиши Шуглазовой нежное письмо». Ответ был уже утром: «Ты – идиот, набитый дураками, набитыми собаками» (оставалось лишь гадать, как такую депешу приняли»).

В полдень в Днепропетровск полетела вторая телеграмм «Сделай это ради меня». Ответ не заставил себя ждать: «Будь ты проклят!» В третьей телеграмме было сказано уже все: «Вопрос жизни или смерти…»

Ответа не последовало, но Шуглазова недели через две позвонила:

– Ждите, с вами свяжутся…

В письме, которое я получил, было восемь слов: «Жива, работаю, выхожу замуж. Прошу не беспокоить. Снежана».

А еще через месяц в светской хронике «Ни хрена себе…» было опубликовано сообщение о женитьбе генерального директора производственного объединения «Калий» Бориса Фофанова на своей секретарше Снежане Перепечко. Разница в возрасте между супругами, как не без ехидства отметила газета, – более двадцати лет.

Я не сразу вспомнил, что моя дочь до замужества носила фамилию мужчины, который ее удочерил.

9

Я, конечно, понимал, что рано или поздно моя дочь выйдет замуж, и априори ненавидел ее мужа. Но то, что им будет мой заклятый враг Борис Фофанов с его брылястой рожей и идущим словно из прямой кишки голосом, не могло мне привидеться даже в самых кошмарных снах. Он возглавлял в городской табели о рангах сильных мира одно из ведущих мест и был невероятно чванливым. С год назад в одной из своих публикаций я обвинил его в коррумпированности, проиграл суд, заплатил солидную сумму за моральный ущерб, и теперь он отзывался обо мне с подчеркнутым презрением. Не знаю, чем объяснялся выбор дочери, но если она хотела досадить мне, она своего добилась.

От бешенства я лишился сна и стал постепенно уподобляться своей супруге. Разница была лишь в том, что теперь мадам Шуглазова, шпионившая за мной по заданию жены, начала теперь работать на меня. Делала она это охотно и довольно тонко, причем за плату, которая могла бы кому-то показаться даже ничтожной – одно нежное письмо Гургена в месяц. Я все же вынужден был объяснить, для чего это нужно, в ответ выслушал кучу ругани, но в конце концов получил мрачное согласие.

Я много бы отдал за то, чтобы прочитать хотя бы одно нежное письмо Гургена, однако судя потому, что Шуглазова охотно выполняла мои задания, послания брата ее удовлетворяли, и я даже предположил, что речь идет о некоей разновидности сексуального «изма», наподобие телефонного секса.

Благодаря Shuglazoff-sex я знал, что Снежинка живет теперь в роскошной квартире из четырех комнат в доме, расположенном в самом престижном районе города, ездит на роскошной Honda, полученной от мужа в качестве свадебного подарка, перестала работать и ведет светский образ жизни. Что под последним понимала Шуглазова, я не уточнил. Но то, что Фофанов в скором времени будет под башмаком у дочери, я не сомневался и всей душой желал ей успеха.

Теперь встречаться с психиатром не надо было. Загадка комплекса Снежинки, наверное, так и останется не исследованной и тем более неразгаданной, и хотя оставался открытым вопрос, к каким последствиям может подчас привести не нашедшая выхода любовь дочери к отцу, пусть происшедшее между ней и мной в ту неделю умрет вместе с нами.

Я все же надеялся, что она наконец все поймет и оттает. Однако дни шли, а известий не было. Я даже задался вопросом, а как мне вообще строить с ней отношения, если даже при встрече на нейтральной полосе мы с ее мужем едва сдерживаемся, чтобы не броситься друг на друга с кулаками.

Однажды я позвонил Полине. Услышав мой голос, она положила трубку. Потом я попытался встретить ее после работы. Увидев меня, она бросилась бежать, и я быстро потерял ее из вида. Я продолжал звонить, пока наконец она не установила автоответчик и не прислала письмо без обратного адреса: «Влад. Умоляю, не ищи встречи со мной. Я тоже человек».

Я чувствовал, что становлюсь все более одиноким, неприкаянным, а самое главное – никому не нужным. Если раньше автономия, к которой я так стремился, казалась мне комфортной, то теперь она начала пугать меня. А вопрос Снежинки: «Владислав, способен ли ты хоть одну женщину сделать счастливой?» вспоминался все чаще и острее. Пытаясь дойти до первопричин, я все глубже запутывался и терялся. Иногда меня вдруг охватывала такая тоска, что мысль – а не послать ли разом все это к черту – не казалось мне такой уж безумной. Я прожил больше полувека и был все еще не пришей не пристегни. Тогда стоит ли тянуть лямку еще?

До сих пор не могу понять, что заставило меня тогда остановить взгляд на том ужасном номере. У меня на рабочем столе всегда лежала куча газет, но я почему-то в тот час и в ту минуту смотрел именно на последний выпуск «Ни хрена себе…». Что-то побудило раскрыть его. Некий внутренний голос, какое-то неведомое мне подсознательное чувство, промысел Божий? Но я таки развернул злосчастный таблоид и сразу же увидел набранную нонпарелью заметку:

«Полина Авилова, известная в городе пианистка, была найдена мертвой в собственной квартире. Соседи, встревоженные не прекращающимся плачем ребенка, вызвали милицию. Взломав с ее помощью дверь, они стали свидетелями душераздирающей сцены – пятилетний мальчик рыдал у бездыханного тела матери. Патологоанатомическое исследование показало, что причиной смерти Полины Авиловой был инфаркт миокарда. Она была похоронена вчера. В последний путь ее провожали только коллеги. Родственников у нее не было. Сын Полины находится на попечении органов опеки».

Я помнил лишь слабость в ногах и головокружение… Потом – ощущение пикирования, далее – темнота…

* * *

Из больницы я выписался спустя месяц. Левая рука все еще была слабой, и врач настоятельно рекомендовал поменьше реагировать на обстоятельства, иначе повторный инсульт неизбежен, что в моем возрасте в семидесяти процентах приводит к летальному исходу.

Главный разрешил мне посидеть дома еще две недели, и я теперь усиленно думал о Сашеньке Авилове, которого твердо решил усыновить. Я заранее страшился бумажного бума, предваряющего эту процедуру, но готовил себя к тому, что пройду его любой ценой.

Но мне не было позволено даже это.

Молодая чиновница органов охраны прав детства сначала удивленно выслушала меня, потом порылась в бумагах и, наконец, сказала с чисто профессиональным безразличием:

– Саша Авилов на днях был усыновлен…

– Кем?..

– Простите…

Я сообразил: