Читать книгу "Черная книга. Истории женщин востока - Хинд Аль Кассеми"

Я онемела и не знала что сказать. Я захлебнулась в чувствах и ничего не понимала. Где я? Что происходит? Маме было так тяжело уходить из этого мира, зная, что у нее здесь осталась слепая дочь. Она должна была узнать, что я здорова! Я злилась, что она ушла, так ничего и не узнав. Это некрасиво и до смешного эгоистично, но это жизнь; и смех, и слезы.

Яссим уехал по делам в Вашингтон. Я не знала, как отправить СМС – прошло так много лет, и теперь мне надо было заново учиться и писать, и отвечать на электронные сообщения. Шрифт Брайля для мобильных телефонов еще не придумали, и мне пришлось попросить сестру написать мужу сообщение за меня.

Бабушка и сестра настояли, чтобы я немедленно сходила к доктору, священнику и психотерапевту. Врачи оказались в еще большем недоумении, чем я. Так странно, медицинских работников, которых я раньше узнавала по шаркающим шагам, одеколону, дыханию и голосу, сейчас я видела словно под увеличительным стеклом. Я слышала в их голосах сомнение, они только говорили «слава Богу» и нервно улыбались.

После я пошла к священникам, они начали читать стихи из Корана и благословлять меня. Потом они спросили меня о жизни и о том, не изменилось ли что-нибудь еще в моей жизни. Я рассказала им о смерти матери, и тут неожиданно воцарилось молчание. Мне объяснили, что если ты слишком любишь кого-то и слишком гордишься им, это может повредить тому, кто тебе так дорог. Чтобы до конца понять эти слова, мне нужно было услышать их их уст нескольких благочестивых, праведных, богобоязненных людей. Мама очень любила меня, и я всегда чувствовала всю силу ее любви. Она не могла знать, что ее родительская гордость, помноженная на восхищение, может пойти мне во вред. Я была Ахиллесовой пятой ее самоуважения, репутации и самооценки, но я не была ею самой. Я была самостоятельным отдельным человеком. А творение превзошло мастера, и она, как ни парадоксально, невольно завидовала мне.

Я целый час говорила с психотерапевтом, оплакивая годы, проведенные в слепоте, горюя по матери и жалуясь, что весь мой мир рухнул. Ушла от него в слезах, а ко мне домой прислали сиделку, чтобы ухаживать за мной и следить за моим состоянием. По настоянию сестры мне вкололи успокоительное. Сестра напугала меня, мол, если я откажусь от лекарства, у меня мозг взорвется. Я не стала сопротивляться, но и после укола вся дрожала. Мне было грустно, я чувствовала вину за свое счастье перед матерью и печалилась о ее утрате. Все эти годы она терпеливо служила мне опорой, глазами, чувствами. Мне ее страшно не хватало. Она оставила после себя такую рану, что даже вернувшееся зрение не могло залечить ее.

От того, что творилось в моей жизни, даже у слона случился бы сердечный приступ. А я просто сидела и плакала. Никогда в жизни я не плакала так, как в тот день, когда ко мне вернулось зрение.

Так многое нужно было наверстать, и я лелеяла каждое мгновение, наполненное светом. Я еле узнала свое отражение. Воспоминания о том, какой я была, мешали мне свыкнуться с этой незнакомой женщиной в зеркале. Мне пришлось закапать в глаза капли, потому что я боялась моргнуть. Я была рада, что вижу собственные руки, что могу уверенно, без страха сделать шаг. Меня переполняли счастье и благодарность, и я погрузилась в молитву.

Яссим прилетел в аэропорт Дохи, а мы с сестрой поехали его встречать. Он выглядел почти так же, как в день нашей свадьбы – за исключением нескольких седых волос на висках. Он чуть пополнел, и я стеснялась обнять его, пока не узнала его запах, его голос и энергию, которой он щедро делился со мной, когда мы были вместе. Я запуталась в собственных чувствах: привыкнуть к новому, постаревшему лицу мужчины, с которым я жила много лет, – это было психологически очень нелегко.

Дети. О, дети были прекрасны! Точь-в-точь как я себе представляла, хотя я не узнала их, пока мои пальцы не подсказали мне, кто из них кто. Я привыкла к их виду быстро, но не могла перестать ощупывать их лица, а дети не возражали. С тех пор прошло много лет, но до сих пор они нежно берут меня за руки, чтобы мои пальцы пробежались по их щекам. Они полюбили эту привычку. Обнимая меня, они заметили, что я начинаю дышать глубже, чтобы почувствовать их запах. Я сразу узнала их всех на слух: топот маленьких ножек, торопливые шаги одного сына, вальяжную походку другого, тихие и легкие шаги дочери, быстрый перестук каблуков няни. Я узнала шорох их одежды при движении рук и их манеру садиться: кто-то садился аккуратно, кто-то с размаху падая на стул, кто-то все время ерзал. Я чувствовала их энергию, а они шутили о том, что мама может видеть их энергию. Их манера дышать и говорить была моим полиграфом, знаком их эмоционального и физического состояния.

От переполнявших меня чувств я никак не могла прийти в себя и боялась, что снова потеряю зрение. Врачи, как и когда-то, не понимали в чем дело, и это воспринималось еще неприятнее, чем раньше. Мне необходимо было знать ответ на главный вопрос моей жизни, и я прошла консультации у нескольких специалистов. С помощью науки я хотела как-то оправдать свое несправедливое «заключение во мраке» и удостовериться, что такое больше не повторится.

На похоронах мамы я молчала. Я не сообщила ей, что снова могу видеть: мне хотелось, чтобы похороны были последним прощанием с матерью, а не празднеством по поводу моего исцеления.

На меня не обращали внимания: все думали, что я по-прежнему слепа. Я старалась сдерживать движение своих беспокойных глаз, которые бегали туда-сюда, сравнивая, подсчитывая, впитывая в себя вид этих чужих лиц и того, как эти лица постарели, цвет и красоту окружающих предметов, форму мебели и даже оформление еды. Я наконец-то видела и хотела рассмотреть все в деталях.

Много позже бабушка рассказала мне, что порой, когда мать обожает своего ребенка и любуется им, она сама может невзначай его сглазить. Моя мама очень любила меня и критически оценивала все мои недостатки. Я была для нее зеницей ока, которое она хранила и оберегала, и проклятие, которое поразило и ослепило меня, родилось из ее огромной любви.

Действие сглаза зависит от силы той негативной энергии, что остается в тени человека. Неудивительно, что ни врачи, ни священники ничем не могли мне помочь. Единственным лекарством от моей слепоты была смерть человека, который посмотрел на меня завистливым и восхищенным взглядом: моей бедной, ничего не подозревавшей матери.

Трава на чужом участке

В сорок два года Саад был ничем не примечательным государственным служащим в Эр-Рияде. Его жизнь представляла собой настоящую скучную рутину: он работал, спал, смотрел телевизор вместе с женой и детьми, по вечерам изредка встречался с друзьями. Он и его жена, Худа, уже семнадцать лет жили вполне комфортной жизнью и хорошо понимали друг друга. Может, даже слишком хорошо, поскольку, в конце концов, их брак тоже превратился в однообразную рутину. Много лет Худа гордилась успехами мужа, ведь он смог найти себе теплое место на госслужбе, а значит, по поводу безработицы или возможной потери кормильца можно было не тревожиться. Но муж не продвигался по карьерной лестнице, и со временем это стало ее раздражать: она и дети мечтали жить на широкую ногу, а это требовало денег.