Читать книгу "Финская война. Бастионы Лапландии - Валерьян Телебин"

— Какое наступление, господин майор?! Они вряд ли скоро оправятся от наших ударов…

— Капитан, недооценка сил противника есть воинское преступление, ибо может привести к неоправданным жертвам и утрате тактического преимущества… Вы не первый день воюете. Неужели вы не видите, что это уже совсем другая армия. Русские быстро учатся, и не приведи Господь ощутить нам это на себе в полной мере.

Капитан Вяйнянен, опустив голову и ссутулив широкие плечи, смущённо поглядывал исподлобья на командира, нервно мерившего шагами тускло освещённое пространство между столом, заваленным штабными картами, и зашторенным окном, за которым уже сгустились сумерки.

— Виноват, господин майор. Просто трудно признаться себе, что наша тактика перестаёт приносить плоды. Мы лишь ненадолго перехватили у русских инициативу за счёт прибывшего пополнения, но теперь войска выдохлись. А с нашими мобилизационными резервами ожидать, что мы вновь пойдём в наступление, чересчур оптимистично.

— Ну не стоит унывать, милый Аксель. Мы ещё с вами повоюем! И надеюсь, с Божьей помощью скоро выскочим из этой войны с некритичными потерями. Что же до Советов, то у них, видимо, всё ещё впереди. Боюсь, что скоро мы увидим, как англичане вобьют клин между двумя закадычными друзьями — Гитлером и Сталиным, и заставят русских драться вместо себя. Сами-то они привыкли воевать в белых перчатках, «таская каштаны из огня чужими руками», как выразился Сталин в своей речи на недавнем съезде большевистской партии. Но несмотря на его прозорливость, думаю, войны с Германией ему всё-таки не удастся избежать. Вот тогда и наступит наше время. В союзе с Гитлером мы быстро вернём себе все утраченные территории. Вот только какую цену нам придётся за это заплатить?..

От Тани вестей до сих пор не было, и я отправился в Елец.

Я увидел её первой. Она шла с занятий, весело размахивая портфелем и что-то напевая. Заметив меня, на мгновение замерла от неожиданности, но в следующий миг бросилась навстречу и повисла на моей шее, радостно верезжа. Худенькая темноволосая студентка с густой длинной косой, совсем ещё девчонка, маленького росточка, она в свои восемнадцать лет уже заканчивала Елецкий учительский институт.

— Ты почему не писал так долго? — выдохнула она, чуть успокоившись.

— Ну так война, когда ж писать-то?! Сначала одна, потом вторая, потом в госпиталь попал…

Валя испуганно побледнела.

— Что-то серьёзное? — еле слышно спросила она, почему-то ощупывая при этом мои плечи.

— Ну разве я стоял бы здесь, если б было что серьёзное… Так, оглушило малость при взрыве, а перед тем ещё и простыл шибко… Вот и провалялся месяц в госпитале. Теперь отпуск по ранению… — стал объяснять я, запинаясь.

— А ранило куда? — не унималась девушка, обойдя меня со спины, видимо, чтобы убедиться, что и там всё на месте.

— Да никуда! — вскрикнул я чересчур бодро, вызвав ещё большие подозрения. — Контузия! Ранение так называется!

— И что, прошло уже всё? — с сомнением спросила Валентина.

— Ну конечно! Что ты так разволновалась?

— Как что? Я же замуж за тебя выхожу!

Я раскрыл было рот, собираясь что-нибудь сказать, но мысли никак не могли оформиться в слова, и поэтому единственное, что смог из себя выдавить, было:

— А когда?

— Вот в июне институт закончу и поженимся.

— Боюсь, в июне я уже буду слишком далеко отсюда, — выдохнул я облегчённо.

— А что, война к тому времени ещё не закончится? — искренне удивилась девушка.

— Война сама по себе вообще закончиться не может! Для этого надо разгромить врага! Заставить его сдаться! Если до весны не успеем, тяжко придётся. Там и так местность труднопроходимая, а по весне вообще всё встанет. И снабжение, и тяжёлая техника… Но время ещё есть.

— Тогда завтра поедем к моим родителям в Злобино за благословением, тут всего-то тридцать вёрст, там в сельсовете и распишемся. Я в институте отпрошусь на три дня. Здорово? — Валя радостно запрыгала от восторга, хлопая при этом в ладоши, и снова бросилась мне на шею.

Странно, но у меня не было желания ни возражать, ни спорить. На два десятка писем, отправленных мною Татьяне за последние почти полтора месяца, я получил лишь одно короткое послание, после прочтения которого словно выгорел изнутри. И вот только сейчас, когда увидел искреннюю радость в глазах этой совсем ещё юной девчонки, я вдруг задышал легко и свободно, позволяя свершиться тому, что, по всей видимости, должно было свершиться. И твёрдо произнёс:

— Хорошо! Завтра же едем к твоим родителям.

Валюшка заверезжала так оглушительно, что у меня уши заложило сильней, чем от разрыва фугаса. На этот раз уже я её обнял, прижал к себе всю и стал целовать лихорадочно в щёки, в губы, в глаза…

В институте Валентину отпустили аж на целую неделю, когда узнали, что жених герой Финской войны. Но с условием, что потом она наверстает пропущенные занятия.

Стояла тихая ясная погода. Лёгкий февральский морозец не шёл ни в какое сравнение с теми лютыми холодами, что встретили нас в Лапландии. Словно из ледяной бездны космоса, усыпанного чужими тусклыми звёздами, проникал тогда этот холод, не встречая никаких преград, через лёгкие прямо в сердце, замедляя его биение, выстужая кровь и погружая в беспробудный сон застывающие тела коченеющих солдат.

«Как там мои ребята без меня?..» — задумался Михаил, прикрыв веки. И хотя письма от них приходили довольно часто, но что они могли рассказать? Стали бы жаловаться, что снова три дня не ели горячей пищи и спали в сугробе на еловых лапах, поджидая финских егерей? Или что сразу несколько новобранцев поотморозили пальцы на ногах, поленившись обмотать их газетной бумагой? Сколько на войне таких мелочей, которые способны сохранить солдату жизнь! И кто их теперь этому учит?

Одновременно с тем, как крепло с каждым днём здоровье Михаила, крепла и уверенность, что ему необходимо поскорей вернуться в часть. Но не желая лгать самому себе, он понимал, что для скорейшего возвращения есть ещё одна веская причина — Таня.

На третий день гуляли свадьбу. Немногочисленная, та, что уцелела после гражданской войны и коллективизации, родня Валентины, в основном Дроновы и Пронины, едва уместилась в просторной, в три связи, избе в Арсеньевских выселках. Хотя немало было и деревенской молодёжи из Злобино. Утром ещё приехала и моя матушка Ирина Исааковна со Стефаном, благо станция рядом.

Захмелев изрядно, я вдруг как-то по-особенному остро ощутил этот почти забытый, но бесконечно родной мир крестьянской глубинки. С каждой новой выпитой рюмкой я всё более убеждался, что каждый мужик здесь самородок и философ, а женщины все удивительно милые, душевные и неутомимо весёлые.

Девятый год на мне эта форма, и я уже почти забыл, как это здорово просыпаться на зорьке и идти босиком по жемчужно-росистой траве на сенокос. Как сладко отдыхать в полуденный зной в тени трёхсотлетнего дуба, накупавшись в прохладной воде тихой лесной речушки…