Читать книгу "Мерцающие - Тед Косматка"

Для него так и было. Он уже забыл обо мне, улыбкой и кивком отослал официантку – человек, для которого привычка все делать по-своему стала второй натурой.

Я не удивился, обнаружив, что Брайтон говорит за двоих, умело и легко управляет беседой. Златоуст под стать златым власам. Пока мы листали меню, он рассуждал о винах. Боаз помалкивал.

Посреди длинной тирады, посвященной тончайшим оттенкам букета в правильно аэрированном «Ауслезе» 1990 года, Брайтон как будто спохватился и подался к нам, приглашая к разговору.

– Но довольно о вине, – заключил он. – Я хотел еще раз поблагодарить, что вы согласились на столь внезапно назначенную встречу.

– Мы рады, – отозвался я. – Приятно посмотреть город.

– Толпа порою утомительна. Я знаю, у вас был долгий день и время ваше дорого стоит, но мне хотелось встретиться с создателями так заинтересовавшего меня эксперимента.

– Значит, вы читали статью? – спросил Забивала.

– О да. С большим интересом.

– Часто вы читаете научную периодику?

Сочетание выглядело неправдоподобным: знаток вин в костюме от дорогого портного почитывает на досуге «Квантовую механику».

– Признаюсь, не часто, – согласился он. – Я дилетант – не более того. Интересующийся любитель… Но наше предприятие располагает экспертами, которые уведомляют нас об интересных находках.

– А ваша работа чрезвычайно интересна, – подхватил Боаз. Он впервые подал голос: словно песок попал в гладко смазанные колесики речи его партнера. И на меня он взглянул как-то странно, хотя, в чем странность, я не разобрал.

Брайтон продолжал:

– Мне квантовая механика всегда представлялась упрямой теорией. Дойдя до грани, на которой нормальные, разумные теории склонны останавливаться, квантовая механика упорно продолжает свою линию. Это машина предсказаний.

– Как ничто другое, – кивнул я.

В этот момент подошла официантка с бутылкой вина. Она улыбалась, принимая заказы. Брайтон пожелал утку, Боаз – копченую курицу, мы со Забивалой оказались любителями стейков. Я попросил на гарнир салат.

Когда официантка отошла, разговор от квантовой механики вернулся к вину и искусству. Брайтон, несколько лет проживший в Германии и Франции, рассказывал о визите в Берлин.

– В Золингене есть музей – «Deutsches Klingenmuseum», открывающий «перспективы клинков». Я влюбился в эту фразу из буклета: она звучит так, будто у стали есть собственный взгляд на мир. Впрочем, кто бы сомневался, что так и должно быть. Экскурсоводы там уверяют, что по клинку можно судить о создавшем его обществе. Причудливые столовые ножи, или грубые штыки, или мечи-бастарды из вороненой стали. Там есть один меч – «Richtschwert», служивший для обезглавливания. – Брайтон налил себе вина. – У этого клинка была своеобразная точка зрения на мир.

Подали салаты, и Брайтон, наклонившись через стол, налил вина в мой бокал.

– Тост! – предложил он.

Забивала озабоченно нахмурился, когда я поднял свой бокал вместе с остальными.

– За открытие! – провозгласил Брайтон.

– За открытие!

Мы чокнулись. Я поднес бокал к губам. Поймал встревоженный взгляд Забивалы. Я глубоко вдохнул сочный аромат. Я почувствовал, как участился пульс – передо мной встал выбор. Я поставил бокал, не отпив.

Брайтон поймал мой взгляд поверх бокала и, улыбнувшись, продолжил тост:

– Чтобы мы каждый день узнавали что-то новое!

Он выпил.

Подали главное блюдо: мясо на круглых подносах скворчало и исходило паром.

Посреди трапезы Брайтон снова переключил передачу.

– Итак, расскажите об эксперименте, который свел нас здесь.

Наконец-то всплыла настоящая причина этой встречи.

– Опыт имел целью установить условия коллапса волны… – начал Забивала.

Я жевал стейк и предоставил ему вести рассказ. Он подробно описал установку, поведал о лягушках и щенке.

– Как увлекательно, – заметил Брайтон, когда Забивала дошел до шимпанзе. И отставил пустую тарелку. – Все это я читал. Вы ничего не упустили?

– Статья была довольно подробной.

– Меня, – повернулся ко мне Брайтон, – интересуют те подробности, которые в статью не попали.

– Например?

– Например, причина, по которой вы обратились к этому эксперименту.

– Зачем проводят эксперимент? – удивился я. – Чтобы посмотреть, что из этого выйдет.

– Чего вы добивались?

Я рассматривал свой салат, гадая, что это в нем за зелень, если не капуста. В маленькой тарталетке монеткой блестело что-то похожее на икру. Я задумался, не попали ли в мой организм непривычные для него витамины. Салат за пятьдесят долларов несомненно содержит питательные вещества, отсутствующие в его дешевом собрате. Должен содержать за такие-то деньги.

– Добивался? – переспросил я.

– Да, – вмешался Боаз. Он повернул ко мне седую голову. В его голосе звенело напряжение. И опять этот странный взгляд. – Что вы хотели доказать?

И тут меня осенило. Гнев. В его взгляде был гнев.

Я отложил вилку.

– Любопытство, и не более того.

– К эксперименту полувековой давности? Должно быть что-то еще.

– Что же именно? – Я позволил себе добавить в голос немного льда.

Боаз открыл рот, но Брайтон усмирил его коротким жестом – едва уловимым, но и того хватило. Боаз прикусил язык. Брайтон, прежде чем заговорить, казалось, собрался с мыслями.

– Простите моего друга, – начал он. – Он не умеет вовремя остановиться. Это от него не зависит. И когда-нибудь, несомненно, его погубит. – Откинувшись назад, Брайтон бросил на стол салфетку. – Вы образованный человек, Эрик, но насколько хорошо вы знаете классику?

– Читал кое-что.

Помолчав, Брайтон продолжал:

– Человеческое знание началось с суеверий. Затем явились великие мыслители: Платон, Аристотель, Галилей, да Винчи, Ньютон – каждый на шаг выводил нас из темноты, каждый добавлял новый слой. Волна рационализма смела все древние суеверия. Затем пришли Кантор и Пуанкаре, математика и физика вступили в новый Золотой век. Пока не наметилась трещина.

Он снова склонился к нам и понизил голос:

– То, что Гедель сделал с математикой, с физикой сделал Гейзенберг. Неполнота. Неуверенность. Сама материя утратила определенность. Новые убеждения рушатся подобно башням. А теперь вы, – подчеркнул он, – вы воскресили старую веру.

– Какую же это?

– В существование души.

Тут я вдруг увидел вторую часть этого странного уравнения. Вот почему мы здесь сидим. Все это из-за Роббинса.