Читать книгу "С войной не шутят - Валерий Поволяев"

А отелей этих у Золотого Пальца на Канарах видимо-невидимо. И в Европе, в самых благословенных местах — тоже видимо-невидимо…

Золотому Пальцу понравилась новая Россия, перемены, происшедшие в ней, дух анархии и финансовой вольницы, накативший на нее, — все это Голдфингеру было по душе, и он стал искать контакты с Россией.

Золотой Палец нашел их очень скоро — первый человек, прибывший на Канары из России расслабиться, потешить желудок вкусными напитками, с которым он поспешил встретиться и провести переговоры, был Оганесов. Они поняли друг друга, Голдфингер и Оганесов, они были ягодками одного поля.

Оганесов вошел в долю к Голдфингеру, а тот закачал в Россию двести миллиардов песет наличными. Это была гигантская сумма, почти полтора миллиарда баксов. Оганесов перебросил Голдфингеру свою личную гвардию — «быков», которые за хозяина перегрызут глотку кому угодно, даже самому главному полицейскому на Канарских островах. Начальником охраны Оганесов назначил бывшего кагэбэшника-спецназовца в чине полковника, и разное местное — канарское — хулиганье в виде разных слабонервных мафиози мигом притихло.

Золотой Палец был очень доволен и полковником, и «братками», в карман Оганесова потекли денежки с Канар. На один из швейцарских счетов.

«Быкам» из бывшего Союза на Канарах не смог противостоять никто.

А вот сейчас выяснилось, что за Голдфингером в течение нескольких лет следила СЕСИД — испанская спецслужба.

— СЕСИД, СЕСИД, — мрачно пробормотал Оганесов, — откуда же ты взялась, сука такая? Или взялся, не знаю, как будет правильно. А? — он сплюнул себе под ноги, медленно подвигал нижней челюстью.

Если бы это была не «безпека», не испанский КГБ, проклятый, он бы показал этой конторе, где раки зимуют и как в мае мяукают кошки, но со всесильной мадридской «конторой глубокого бурения» ему не сладить, до нее вообще не добраться, а если доберешься и ткнешь пальцем в ее резиновый бок, то незамедлительно объявится какая-нибудь кусачая гадость с ядовитой пастью либо сверху свалится здоровенный кирпич и тогда надо будет набирать вторую, третью, четвертую космическую скорость, чтобы успеть выскочить из-под него.

— Тьфу! — Оганесов вновь сплюнул себе под ноги.

А тут еще эти пограничники. Надо эту головную боль побыстрее выкурить из Астрахани…

Оганесов нажал на кнопку звонка. В двери неслышно появилась секретарша — худая, с резкими чертами лица Дина застыла в проеме словно немой вопрос.

— Карагана ко мне! — приказал Оганесов. — И Футболиста! — Он недовольно поморщился, будто на зуб ему попал камешек и вышелушил пломбу. — А то этот спортивный деятель заглянул ко мне с козлиным лицом и испарился, словно под репку ему перца сыпанули.

Слишком уж типичной была внешность у Игоря Ставского, настолько он походил на бывшего офсайдера, перешедшего на тренерскую работу, что все его звали Футболистом или Футбольным тренером. Несколько раз Оганесов собирался прогнать его, но каждый раз оставлял.

— Есть Карагана и Футболиста к вам, Георгий Арменович, — бесстрастным голосом проговорила Дина и исчезла за дверью.

Оганесов одобрительно хмыкнул: хорошее качество для секретарши — исчезать словно дух бестелесный.

Через несколько секунд Караган и Футболист навытяжку стояли в кабинете Оганесова, будто два сержанта перед полковником.

— Ну что там погранцы? — скрипучим голосом поинтересовался Оганесов.

— Колупаются, — красное лицо Карагана покраснело еще больше. Он тяжело переносил жару. — Два дня без электричества как минимум сидеть будут.

— Лучше два года, — пробурчал Оганесов.

— Могут и три дня просидеть, — добавил Караган, — такая перспектива у них тоже есть.

— Три дня без электричества — это, конечно, мура, пустячок, но пустячок приятный, — сменил гнев на милость Оганесов, уселся в кресло — он только что обнаружил, что все это время стоял. — Мелочами, пустячками их все время надо беспокоить. Кого-нибудь растворить в серной кислоте, подорвать причал, командиру устроить железнодорожную катастрофу, грузовик с моряками опрокинуть в овраг — все время должно что-нибудь происходить. Погранцы должны постоянно ощущать, что земля горит у них под ногами и будет гореть до тех пор, пока эти зеленозадые не уберутся отсюда. Понятно?

— Так точно, — готовно прогудел Караган.

— А тебе, Футболист?

— Я вот думаю, какую бы еще пакость устроить пограничникам… — Футболист глубокомысленно пощипал пальцами верхнюю губу. Идея выкопать электрический кабель у пограничников принадлежала Футболисту. Пустячок, конечно, как говорит шеф, а приятно.

— Правильно думаешь, — поддержал потуги Футболиста Оганесов, — этих лохов надо тревожить и по-большому, и по-маленькому. Чтобы подметки горели даже в сортире.

— Я так и делаю, шеф.

— На неделю я должен покинуть Астрахань, — сказал Оганесов, — надо срочно слетать на остров Мэн, к Джону Палмеру, утрясти кое-что.

Оганесов неожиданно замялся — в голове мелькнула внезапная мысль: а надо ли лететь? Лицо его тяжело обвисло, нижняя губа оттопырилась, обнажив золотые коронки, на лбу появился пот. Вдруг его этот испанский КГБ возьмет за брюхо?

Лишаться свободы, пусть даже такой противной, как российская, не хотелось. А с другой стороны, под угрозой деньги, которые он вложил в структуры Голдфингера. В общем, лететь надо.

— Утрясу и вернусь обратно, — проговорил Оганесов угрюмо. — Ты, Караган, — Оганесов тяжело посмотрел на своего краснолицего помощника, — и ты, Футболист, — он перевел взгляд на Игоря Ставского, — отвечаете за борьбу с погранцами. По этой части вы остаетесь за старших. Не спускайте с них глаз, все время кусайте за задницу, понятно? Пока они не переберутся куда-нибудь в Нижний Тагил или в Петропавловск-Камчатский. Понятно?

— Так точно! — по-военному рявкнул Караган. Открыл рот, чтобы спросить насчет оганесовского сына Рафика — он вроде бы второе лицо в фирме, ему всем командовать надо.

Оганесов понял, что хотел спросить Караган, и опередил его:

— Рафик летит со мной!

На базе бригады появился новый служака. Ополченец, можно сказать. Кот по прозвищу Каляка-Маляка. Кот был весь перекошенный, частично недоделанный, ломаный-переломанный, больше походил на смятую консервную банку из-под американской «гуманитарной» ветчины, чем на кота.

Глаза у него были разные — один пронзительно-голубой, с острым зрачком, в котором опасно проблескивал огонь, другой — вяловато-желтый, добродушный, ленивый, со зрачком-чечевичкой.

Похоже, в Каляке-Маляке соединились несколько самых разных котов. Ходил он криво, едва ли не боком, но при этом был проворен, орал хрипло, но умел быть нежным.

Каляка-Маляка не боялся начальства, любил сырую рыбу — как все коты, но не любил сметану — качество, которым другие коты не отличались, дрался с собаками — подрался даже с добродушным рыболовом Чернышом, но, подравшись, очень быстро помирился — понял, что Общий Любимец — такой же служака на базе, как и он. Не боялся обжечь лапы об ошпаривающее железо причальной баржи и рычал на чаек — те его откровенно раздражали. Очень наглые, очень неприятные были птицы.