Читать книгу "Перелетная элита - Юрий Поляков"

А может, наплевать и забыть, как говаривал Чапаев? Ну, нет единого писательского сообщества и не надо. Кому-то, видимо, и так хорошо. Но, по-моему, отсутствие структуры, увязывающей жизнь профессионального литературного цеха с государственной культурной политикой, дает о себе знать. Задумайтесь, почему советская власть озаботилась созданием единого союза писателей именно тогда, когда стало понятно, что Мировая революция накрылась, Земшарная республика отменяется, поэтому выживать и отбиваться придется самим без помощи пролетариата передовых стран. Ситуация чем-то похожая на нашу нынешнюю. Нам тоже дали понять, что мы все равно останемся для Запада чужими, даже если вынесем Ленина из мавзолея и подарим Британскому музею. А в ситуации, когда страна на полуосадном положении, писатель уже не кустарь с монитором, а важный соучастник серьезной сшибки цивилизаций. Соратник. Вот только вопрос: на чьей он будет стороне?

Вроде бы власть это заранее почуяла, и без малого два с половиной года назад созвала Литературное собрание, как говорится, поверх барьеров. Затея замечательная: свести вместе всех, кто связан с русским словом. Разговор с президентом получился широкий и острый, а главное – всем понравилась идея создать постоянно действующее Российское литературное общества, которое объединило бы профессионалов, работающих на ниве отечественной словесности. Однако за два с половиной года восторг предвкушения сменился тоской ожидания, но обещанного, как говорится, три года ждут. Объясняют: нет денег. Но пока суд да дело, может, власть вернет хотя бы писателей в реестр профессий Российской Федерации? Во-первых, дешево и сердито. А во-вторых, своим многовековым служением Российской Державе и Русскому слову, мы, наверное, заслужили право стоять где-нибудь между «пескоструйщиками» и «почвоведами»…

ЛГ, 2016

Человек слова

Впервые о Геннадии Николаевиче Селезневе я услышал в 1980 году в «Комсомольской правде», куда он только что пришел главным редактором. Мы сидели и выпивали чай в комнате «Алого паруса», где я печатал свои стихи со студенческих времен, и был там почти своим человеком.

– Ну, и как ваш новый главный? – спросил кто-то, закусывая редакционной сушкой.

– Селезнев? Ну, это совсем другое дело! – воскликнул, кажется, Юрий Щекочихин. – Светлый человек!

Прежнего главного редактора, Валерия Ганичева, «темного человека», они терпеть не могли за откровенное русопятство и тщетные попытки «коренизации» журналистского коллектива.

– Посмотрим, посмотрим, – с недоверием проворчал Павел Гутионтов. – Знаем мы этих комсомольцев…

Возникла неловкая пауза, и все посмотрели на меня, ведь я тоже, хоть и недолго, работал в комсомоле и как раз перед этим рассказывал им, что начал писать повесть о райкоме.

– Только без липатовских соплей! – попросил Щекочихин, имея в виду повесть сотрудника «Комсомольской правды» Виктора Липатова (не путать с романом талантливого Виля Липатова «И это все о нем…»).

Повесть называлась незатейливо «Письма из райкома» и печаталась с продолжениями в газете. Я пообещал без соплей и слово сдержал.

Прошло время, полюбить они Геннадия Николаевича, конечно, не полюбили (эти люди любят только своих), но относились к нему с уважением за то, что был объективен, признавал чужую точку зрения и никогда не сдавал проколовшегося журналиста цековскому начальству. А вскоре я сам чуть не стал подчиненным Селезнева. Дело было так: срочно искали кандидатуру на должность заведующего отделом литературы и искусства в «Комсомольскую правду». Кто-то порекомендовал меня, работавшего тогда редактором «Московского литератора» и получившего как раз премию Московского комсомола. Навели справки и позвали на собеседование с главным редактором. Я к тому времени повидал уже немало разного, в том числе и журналистского начальства. Сухость, спесь или снисходительность – были обычным стилем общения с нижестоящими товарищами.

Геннадий Николаевич произвел на меня совсем другое, хорошее впечатление. Он подкупал своим спокойствием и приветливостью, совершенно искренней, а не должностной, как это бывает у большинства столоначальников. В нем сочетались какая-то внешняя расслабленность с внутренней собранностью, даже цепкостью. В молодости он занимался всерьез конным спортом. Мы поговорили о литературе, о фронтовой поэзии, которой я тогда занимался, еще о чем-то – новых книгах, спектаклях, выставках… Кажется, только что в Манеже прошла выставка Глазунова. Поговорили и об этом. Только потом я сообразил, что вот так, за беседой он проверял мой кругозор, взгляды и вкусы. Кажется, и я Селезневу понравился, но из ЦК ВЛКСМ прислали на эту должность кого-то другого…

Помню, как в «Комсомолке» после выхода в «Юности» моей повести «ЧП районного масштаба» появилась разгромная рецензия «Человек со стороны» все того же Виктора Липатова. На каком-то пленуме Геннадий Николаевич подошел ко мне и сказал:

– Ты не обижайся! Я-то бился за то, чтобы «ЧП» у нас с продолжениями печатать, но там не поддержали, – он показал пальцем вверх. – Но все будет хорошо, вот увидишь! Пойдем, покурим – сил нет…

И улыбнулся своей особенной улыбкой, доброй, мудрой и чуть грустной одновременно.

В 1988 году он перешел на работу в «Учительскую газету». Поговаривали: это опала, не сработался с новым первым секретарем ЦК ВЛКСМ Мироненко, говорливым парубком из Киева. И газета расцвела. Кстати, сегодня, когда вручают премии «Учитель года», могли бы вспомнить, что этот конкурс и звание придумал Геннадий Николаевич. В «Учительской газете» я тоже печатался, иногда был зван на чай в кабинет главного. Из разговоров я понял, что Селезнева, как и меня, очень беспокоит, что перестройка и гласность превратились в перетасовку и болтовню.

Думаю, совсем не случайно в феврале 1991-го, когда надвигающаяся катастрофа стала очевидной, его призвали в «Правду» – газету в ту пору невероятно влиятельную и во многом определяющую общественное мнение. Но время ушло, словом развал предотвратить было невозможно, а на жесткий отпор «партии развала» не хватило духа ни у политиков, ни у военных. Именно при Селезневе «Правда» из органа правящей партии превратилась в главную оппозиционную трибуну. После катастрофы 1993-го ельцинское окружение сделало все, чтобы удалить Селезнева из газеты… Я, как автор издания, заметил: после его ухода газета стала стремительно терять свой уровень, а встреча с новым владельцем ленинской газеты – греческим коммунистом-миллионером – произвела на меня вообще какое-то комическое впечатление.

Когда я узнал из новостей, что Геннадий Николаевич избран спикером Госдумы, стало понятно: курс на самоуничтожение страны отменяется, оказавшиеся не способными управлять сложной государственной машиной «гайдары», «чубайсы», «шумейки» и проч. вынуждены были обратиться за спасением к генерации советских руководителей – с их знанием и опытом. Собственно им мы и обязаны тем, что ельцинское царствование не окончилось развалом и России. Тогда часто передавали по телевизору будни Думы, и я получал почти эстетическое удовольствие от того, как Селезнев ведет заседания – мягко, уверенно, с улыбкой, виртуозно проводя сквозь бурелом тогдашнего депутатского корпуса решения важные для спасения страны, которая только-только начала выбираться из смуты…