Читать книгу "Рядовой Рекс - Борис Сопельняк"

День шел к концу, а передний край фашистов будто вымер. Ночью идти в поиск, а куда? Разведчики хорошо знали, что работать на авось нельзя, поэтому они не отрывались от биноклей.

Выручил молоденький командир стрелкового взвода.

— Товарищ капитан, — обратился он к Громову, старательно потирая то место, где должны расти усы, — если я правильно понял вашу задачу, могу помочь.

Виктор мысленно чертыхнулся: он очень не любил, когда планы разведки становились известны посторонним, и нехотя сказал:

— Слушаю вас, лейтенант.

— Видите пенечек?

— Вижу.

— Под ним пулеметное гнездо. Днем там никого, но как только начинает темнеть, немцы выставляют «ночника». Стоит у нас чему-нибудь шевельнуться, тот сразу открывает огонь. Солдат там молодой, необстрелянный.

— Почему вы так решили?

— Бьет длинными очередями. И почти не целится. Ему все время кажется, что русские под носом, вот он и лупит в землю прямо перед собой.

Громов с уважением посмотрел на лейтенанта. «Вот тебе и молодой, — подумал он. — Глаз у парня наметанный. И голова отличная. Далеко пойдет». Виктор с неожиданной теплотой вгляделся в мальчишески строгие глаза лейтенанта и вдруг с силой всадил кулак в стену траншеи. «Каких ребят теряем! Ему же первому поднимать взвод в атаку. Обречен почти на сто процентов. Ну, гады, доберусь до вас и я! Не все же время бережно таскать вас на закорках для допросов. Трехлинеечку бы со штыком — и врукопашную!»

— Спасибо, лейтенант…

— Ларин. Лейтенант Ларин. — Насколько позволяла траншея и соображения безопасности — вражеские снайперы наверняка не дремлют, — выпрямился и стал по стойке «смирно» светлоглазый юноша. — Разрешите дополнить?

Громов кивнул.

— Отсюда не видно, но правее «Шапки» пойма пересохшей речонки. Пересохла она, правда, не до конца, но местность там заболочена. А раз так, должна быть трава, скорее всего осока.

— Откуда такие сведения? — оторопел Громов.

— Лягушки по ночам квакают. Такие концерты закатывают, что забивают соловья, — тихо засмеялся лейтенант.

— Соловья?!

— Так точно. Поселился один отчаянный соловьишка вон в той рощице. Петь начинает ровно в ноль тридцать. А лягушки будто этого ждут: тут же вступают хором и забивают соловья. Умора, честное слово, — совсем не по-уставному закончил он.

Лейтенант рассказывал, улыбался, крутил будущий ус, а Громов совсем погрустнел: ему было до боли в сердце жаль паренька. «До чего же наблюдателен, умен и, скорее всего, неробкого десятка. Такие чаще всего и гибнут. Ударит через пару дней из-под того пенечка пулемет, прижмет взвод к земле; ротный будет материться, угрожать трибуналом. Поднимется Ларин во весь рост, взмахнет своим ТТ, крикнет: «За мной! В атаку — вперед!» — и тут необстрелянный немецкий пулеметчик оборвет на полуслове жизнь необстрелянного русского лейтенанта. Ну уж нет! — с неожиданной решимостью подумал Громов. — Кто-кто, но только не тот, из-под пенечка! Его мы возьмем. Сегодня же ночью и возьмем!»

… Двенадцать пар глаз неприязненно следили за луной. Еще полчаса назад была ночь как ночь — невозможно отличить куст от человека, и вдруг — луна! Пришлось ждать хоть какого-то облачка.

Для этой операции Громов отобрал самых опытных разведчиков. Вначале он хотел поручить командование группой старшине, но Седых накануне выпил колодезной воды и сильно кашлял. Виктор решил сам возглавить группу захвата, а старшине, вняв его просьбам, поручил прикрытие.

— И чтобы ни звука! Забей себе кляп в глотку, умри, но умри тихо.

— Есть, тихо, — бухнул Седых. — Я буду сзади, так что не беспокойтесь.

— Ты сзади, я сзади, а кто впереди? Эх, Мирошникова нет! Кто сейчас нужен, так это Санька. Там, где проберется он, никто не пролезет.

— Кроме Рекса.

— Рекса?! А что, это мысль. Помнишь, как он вывел нас с минного поля? Думаю, в той лягушачьей пойме тоже кое-что понатыкано. Дело говоришь, старшина, дело, — обрадованно потер руки Громов. — Решено: раз нет Саньки, берем Рекса.

Двенадцать пар глаз по-прежнему неприязненно следили за луной. Разведчики пользовались вынужденной передышкой, чтобы передохнуть или хотя бы пососать нераскуренную цигарку. Курить в поиске Громов всех отучил, а после того, как однажды по такому крошечному огоньку ударил снайпер, капитан сказал, что курение в разведке, да еще ночной, будет рассматривать как нарушение воинского приказа. С тех пор от греха не брали с собой ни спичек, ни зажигалок. Но помусолить самокрутку никто не запрещал, и разведчики невесело шутили, говоря, что из курящих медленно, но верно превращаются в жвачных.

Разведчики отдыхали. А вот Рекс вел себя странно: у него дрожала спина, завалились уши, а морду он уткнул в лапы и так крепко сжал зубы, что казалось, они начнут крошиться. А все луна! Виктор не в первый раз наблюдал такое непонятное поведение собаки, сочувствовал ей, но ничем помочь не мог. Откуда было знать Рексу, что за силы клокотали в нем и просились наружу. Ему хотелось подняться во весь рост, задрать морду и выть, глядя на этот круглый неподвижный фонарь.

«Да, Рекс, видно, во втором или третьем поколении в твоем роду были волки, — думал Виктор. — Именно от них — обостренное чутье, выносливость, сила и… диковатость. Ничего не попишешь, голос крови — это серьезно. Эх, взвыть бы тебе сейчас или хотя бы гавкнуть как следует… Понимаю, Рекс, понимаю, вижу, как ты маешься, и ценю дисциплинированность. Умница, Рекс, молодчина!» — легонько погладил он крутой загривок собаки.

Громов глянул на часы: ноль тридцать, а на небе все еще ни облачка. И вдруг где-то за спиной кто-то слабо свистнул. «Что за безобразие! — чуть не вскинулся Громов. — Демаскируют, черти полосатые!» Но свист повторился. Потом послышалось журчащее бульканье, будто переливали воду или по камушкам спешил маленький ручеек.

— Соловей, — прошептал Седых, подползая к командиру.

— Да ну! — охнул Громов. — Так это и есть соловей? Ни разу не слышал.

А журчащее бульканье перешло в гортанное клыканье с такими нежными переливами и таким заливисто-задорным пересвистом, что души разведчиков размякли.

Ах, соловушка, соловеюшка! Пичужка махонькая, неказистая, а заголосит — лес дрожит. Сколько же русских людей живет мечтой услышать тебя, скольким слабым давал ты силы, скольким сомневающимся дал уверенность, сколько смягчил суровых сердец, сколько сладких девичьих слез пролито под твое пение, сколько детишек зародилось под твой волшебный посвист!

Виктор перевернулся на спину, отложил автомат и раскинул руки. Он раскинул свои ни разу не державшие ребенка руки так широко, будто хотел обнять своих еще не родившихся сыновей, внуков — всех-всех, кто жив и кто еще появится на свет. До чего же радостно, до чего светло на душе! Пой, соловеюшка, пой! Весь мир, вся Россия слушает тебя. Но ближе всех к тебе двенадцать русских солдат, лежащих на ничейной, но все равно русской земле. Через несколько минут им ползти по минному полю, молча биться врукопашную и молча умирать. Но когда в последнем хрипе им прощаться с этим миром, они вспомнят не только всю свою короткую жизнь, но и как прощальный подарок тебя, храбрый соловеюшка.