Читать книгу "Смерть пришельцам. Южный фронт - Максим Хорсун"

У сел, отмеченных посещением пришлых, особая тягостная аура. Только ощущалась она вблизи покинутых жилищ и заброшенных огородов. Над Каменкой теперь даже солнце вроде светило тусклее. За окнами домов клубился сумрак. Вечно казалось, что кто-то украдкой выглядывает из проемов.

А отойдешь на полкилометра – и будто камень с души свалится, тревога и страх забывались, точно потерявший поутру жизнь кошмарный сон. Возвращалась уверенность, что ничего пугающего и опасного в брошенном месте нет и быть не может. И снова шли туда мальчишки за керосином и соляркой, за спичками и консервами, за книгами и забытыми во время бегства личными вещами, выполняя поручения взрослых или по собственной воле.

…Они проехали по Сельской улице, возле клуба, окруженного молодыми елями, свернули к стадиону. Пересекли футбольное поле, на котором прошла половина детства Степки, наискось. Поднялись по горке, на которой зимой детвора каталась на санках, а летом – на велосипедах. Дальше копыта лошадей застучали по растрескавшемуся асфальту Колосковой улицы. Из трещин торчали сухие ломкие стебли порея.

Мимо автобусной остановки с доской объявлений и длинной скамейкой под навесом, возле которой частенько собиралась шпана, чтобы пострелять «сиги» и мелочь у идущих в магазин односельчан. Мимо колодца, в окружающих его лужах до сих пор стояла зеленая вода. Мимо разграбленного магазина «Райпотребсоюза» по асфальту, усеянному битым стеклом и поломанными пластмассовыми ящиками.

Степка покачнулся в седле. Отряд проезжал мимо его старого дома. Двускатная шиферная крыша потемнела и потрескалась, просела пристроенная веранда, двор густо зарос спорышом. Плоские крыши сарая и летней кухни обжили порей и лебеда. На скамеечке возле крыльца сидел умерший от костянки красноармеец и пристально глядел на проезжающих мимо дома всадников. На пергаментном, высушенном, как у мумии, лице живыми остались лишь ярко-желтые глаза. Рука, похожая на корявую ветку, поглаживала ствольную коробку прислоненного к стене автомата.

Степан бросил взгляд на своих спутников. Казаки не замечали похожего на скелет соглядатая. Они ехали, будто нарочно не глядя в его сторону. Все молчали, казалось, будто бойцы Старого Режима спят с открытыми глазами. Их движения были плавными и почти незаметными, никто не поправлял оружие, не поигрывал нагайкой, не оборачивался.

Взгляд мертвеца обжигал холодом. Красноречивее слов он говорил, что всаднику что-то нужно. Не просто так изъеденный костянкой труп покинул степь, где ковром ему служил густой ковыль, и пришел в брошенное село. Не просто так он не может найти покой.

– Четыре-семь-три-один, четыре-четыре-четыре-пять, – прошептал Степка, и голос, искаженный маской противогаза, зазвучал, словно хриплое воронье карканье.

Красноармеец распахнул полный мелких кривых зубов безгубый рот. В тишине над крышами, над неподвижными кронами, над пустырями, заваленными ржавьем, разнесся его пронзительный птичий крик.

…Жилые дома закончились, по обе стороны дороги теперь тянулись жиденькие молодые лесополосы. Пожилой казак решил срезать путь, поэтому отряд сначала свернул на грунтовку, а потом – в чисто поле. Они проехали через межу, на которой ничего не хотело расти, кроме чахлых кустиков полыни, позволили коням напиться в заросшем тиной ставке. Прошли по краю заросшего амброзией угодья, снова пересекли лесополосу и оказались на пустынном шоссе, ведущем из Ростова к молодому и бурно развивавшемуся накануне вторжения городку Волгодонску.

Этот путь тоже был хорошо знаком Степану. После того как он закончил каменскую начальную школу, в пятый класс приходилось ездить на автобусе в соседнее село Трудовое. Когда автобус по каким-то причинам не приходил, мамка заставляла добираться в школу пешком – через поля. И никого не волновало, светило ли в этот день солнышко, или лил дождь, или трещали морозы.

Они прошли по шоссе километра два. За все время на глаза попалась лишь пара изувеченных остовов армейских грузовиков. Возле дорожного указателя с выцветшей надписью «с. Трудовое» отряд свернул на дорогу, вклинившуюся в рыжий глинистый склон. Чуть дальше с двух сторон темнели дубовые рощи, в которых когда-то ежегодно в День пионерии проводили «Зарницу».

Давненько Степан сюда носу не казал, хотя и делать здесь ему было нечего. Ничего хорошего в Старом Режиме он не видел. Была великая страна, которая двигалась в своем развитии вперед. В какой-то момент это движение прервалось, начался разброд и шатание, махновщина, упадок. И Старый Режим в Степкином понимании был одним из проявлений этого упадка. Когда-то его ранила сама мысль, что советские люди смогли отречься от своего настоящего ради архаического дореволюционного образа жизни. Ради барского пафоса и холопского угодничества, ради поповской липовой благости и нарочитой казацкой лихости. А потом он решил, что произошло естественное возвращение к корням. Что испокон веков эти люди жили именно так, и в критический момент они вернулись к отправной точке. Какое общество им удастся построить? Время покажет. Если у них оно будет.

Слева показались развалины электрической подстанции. В общем-то ничего там не осталось: только заросший невысокой травой участок, из которого торчали несколько сильно деформированных конструкций непонятного назначения да похожие на пеньки стертых зубов бетонные фундаменты. Кабели, рабочие и нерабочие узлы, столбы и даже металл давно разобрали местные.

Снова стена шуршащего бурьяна на месте полей, снова череда дубовых рощ.

Они проехали мимо обветшалых коровников и колбасного цеха, мимо пустых загонов и ветеринарной станции. Черная лента дороги все тянулась и тянулась – прямо к встающим на горизонте меловым горам.

Тут было так же сумрачно, как и в старой Каменке. Действовали те же нечеловеческие законы, заражающие подсознание страхом.

Школьное футбольное поле и примыкающая к нему полоса препятствий для занятий по допризывной подготовке: все было заброшено, резвились в высокой траве одичавшие собаки. Памятник Неизвестному Солдату одиноко возвышался в центре площади, вымощенной серой плиткой. Из каждого стыка торчали пучки порея, кое-где тянулись к небу молоденькие деревца. С памятника был сколот советский герб, словно разбитое сердце, он валялся в грязи на обочине.

Огромная трехэтажная школа… Почти новая, ее построили меньше десяти лет назад. А теперь остались лишь стены, покрытые несмываемой копотью. Сквозь широкие оконные проемы виднелось небо и обугленные, держащиеся на честном слове балки. Двор, обсаженный по периметру елями и каштанами, загромождали бетонные обломки.

Справа была улица Стадионная, вдоль нее шел строй двухэтажных многоквартирных домов. Когда-то здесь жили Степкины одноклассники и друзья. Где они теперь? Потерялись на просторах степей, как зерна, разбросанные ветром.

Улица Мира – прямая и до сих пор с прилично сохранившимся покрытием – вела в глубь села. Поликлиника, продуктовый магазин, на площади между ними лежал сгоревшими колесами вверх рейсовый автобус. Дальше был магазин «Промтовары» с книжным отделом – Степка раньше частенько заходил туда, иногда просто посмотреть, походить между рядами, иногда – что-нибудь купить. Книжку, настольную игру, мяч, скакалку, шахматы – много ли нужно было для счастья мальчишке? Степан вспомнил, как однажды в «Промтовары» завезли детские наручные компасы – их разобрали, словно горячие пирожки. Каждый, кто успел урвать пластмассовый и не совсем точный приборчик, считал себя вправе задирать перед остальными нос, снисходительно позволять «посмотреть» на беспокойно вращающуюся стрелочку и с многоопытностью в голосе объяснять остальным, где, мол, север, где юг, где запад и восток.