Читать книгу "В Магеллании - Жюль Верн"

Может быть, они разыгрывали непонимание, называя кражей то, что по справедливости должно именоваться накоплением, являющимся основой существования любого общества?..

Следует признать, что некоторые из этих утопистов, из тех, что не старались удовлетворять собственное политическое честолюбие, искренне верили в свои идеи. Они распространяли их пером и словом, никогда не меняли книгу на бомбу, никогда не занимались пропагандой действием. Анархистами они были только в теории, на практике же — никогда.

Именно к таким социалистам принадлежал Кау-джер. Он никогда не скомпрометировал себя анархистским насилием, отметившим конец XIX века. Человек этот был наделен душой непримиримой, необузданной, не переносящей какой-либо власти над собой, не способной повиноваться, не подчиняющейся всем тем законам, которые при несомненном несовершенстве отдельных из них все же необходимы людям, призванным жить сообща.

Вот этой-то необходимости никогда и не хотели признавать анархисты, потому что стремились к уничтожению всяких законов, превозносили теории абсолютного индивидуализма, боролись за ликвидацию общественных связей.

Таких же принципов придерживался и Кау-джер, приехавший неизвестно откуда и ставший добровольным изгнанником. Чувство сострадания и милосердия руководило им, когда он помогал индейцам. В ответ он получил их благодарность и уважение. В его лице как бы объединились святой Венсан де Поль[118]и Лассаль, потому что Кау-джер был сама доброта, блуждающая в системах самого продвинутого коллективизма, но он также относился к таким людям, которые, казалось, оправдывали все средства для улучшения общественного порядка.

И точно так же, как он отвергал любую власть людей, Кау-джер отвергал власть Бога. Он был как анархистом, так и атеистом, что, бесспорно, логично. Как мы видели, он прикрывался той формулой, которую бросил с высоты огнеземельской скалы, откуда, казалось, обнимал небо и землю: «Ни Бога, ни властелина!»

В связи с такой неизменной убежденностью можно ли было думать, надеяться, что придет день, когда в душе этого человека произойдет переворот и он признает ложность и в то же время опасность доктрин, абсолютно противоречащих необходимости такого порядка, когда общество зиждется на социальном неравенстве, когда в обществе действует закон естественного отбора, от которого человечество не властно избавиться? А если в этом мире нет абсолютных равенства и справедливости, то существуют ли они в мире ином?

Возможно, решение покинуть родину возникло у него в результате глубокого разочарования. Видя, как социалистическая партия распадается, а бывшие соратники становятся непримиримыми врагами, ему ничего не оставалось делать, как бежать. Может быть, он счел невозможным добиться торжества идей, ставших делом его жизни? Может быть, разуверился в достижении цели, к которой так неуклонно стремился?

Не потому ли, испытав отвращение к обществу себе подобных, ужаснувшись их образу жизни, не изгнанный из Франции, Англии, Германии или Соединенных Штатов, отвергший их так называемую цивилизацию, он поспешил сбросить с плеч груз любой власти и ринулся на поиски земли, где мог почувствовать себя свободным. То, что он не мог найти ни в Европе, ни в Азии, ни, может быть, в Африке или на островах Океании, предложила ему Магеллания, страна у крайних пределов Южной Америки, населенная рассеянными, не связанными между собой племенами.

Он продал свое скромное состояние, тайком покинул Ирландию, место своего последнего пристанища, сел на корабль, идущий к Фолклендским островам, и стал ждать случая, чтобы добраться до какого-нибудь острова Магеллании. Судьба привела его на южный берег Огненной Земли, к индейцам-якана, где он стал охотником и рыболовом. Движимый чувством сострадания и милосердия, он посвятил им всего себя и в ответ получил горячую благодарность.

И вот уже шесть лет, как Кау-джер жил вместе с лоцманом Карроли и Альгом. Он мечтал только о том, чтобы ничто не нарушило его уединения в доме друзей, над дверью которого он мог бы написать: «Sollicitae jucunda oblivia vitae»[119].

И вот в 1881 году Чили и Аргентина подписали договор, в результате которого произошел раздел территорий Патагонии и Магеллании. По этому договору вся часть Магеллании к югу от пролива Бигл отошла к Чили и весь архипелаг попал под власть губернатора Пунта-Аренаса, в том числе Исла-Нуэва, где нашел убежище Кау-джер.

Сидя в своей комнате перед небольшим столом, подперев голову рукой, он никак не мог прийти в себя после удара, нанесенного неумолимой судьбой. Так молния поражает до самых корней цветущее дерево!

Наконец он встал, подошел к окну и распахнул его. У подножия холма стояли Карроли и его сын, готовые выполнить любую просьбу или приказание своего друга. Но Кау-джер не позвал их.

Он думал о будущем, которое теперь не сулило спокойной жизни. Он знал, что власти и раньше проявляли интерес к нему, к его отношениям с туземцами, ко всему, что касалось его личности. А уж теперь-то чилийский губернатор не оставит его в покое, примется выспрашивать, кто он такой, откуда прибыл, вынудит Кау-джера раскрыть свое инкогнито, которое тот ставил превыше всего…

Так прошло несколько дней. Кау-джер больше не заговаривал о происшедшем, но он был мрачнее тучи. О чем он думал? О том, чтобы покинуть остров, расстаться с верным другом-индейцем, с юношей, к которому привязался всем сердцем? Но куда идти? Где найти утраченную свободу, без которой не представлял себе жизни? И, даже когда он убежит на последние магелланийские скалы, на сам мыс Горн, ускользнет ли он от чилийских властей?.. Неужели ему придется бежать все дальше и дальше, вплоть до необитаемых антарктических земель?..

Было только начало февраля. Еще пару месяцев продлится теплое время года. Обычно Кау-джер использовал его для того, чтобы побывать в индейских стойбищах, пока зима не сделает непроходимыми пролив Бигл и другие проходы архипелага. Однако на этот раз он, по-видимому, не собирался пускаться в плавание на «Вель-Кьеже». Неоснащенная шаланда была брошена в глубине бухты. В виду острова не показывались корабли, а значит, в лоцманских услугах Карроли никто не нуждался. Да и случись выйти в море, он сделал бы это с неспокойной душой.

Карроли чувствовал, что происходило в душе Кау-джера, как тяжело у него на сердце. И скорее всего он не решился бы оставить друга в таком подавленном состоянии. Он боялся, что по возвращении уже не найдет его.