Читать книгу "Пейзаж с незнакомцем - Элизабет Хой"

Но Дженни ответила, что она сегодня слишком устала, чтобы танцевать, и, если он не возражает, ей хотелось бы вернуться домой.

Джон настоял на том, чтобы сесть за руль, а на полпути к дому затормозил на том же самом месте, где сама Дженни остановилась в тот вечер, когда они с Гленом Харни возвращались из Урбино. Отсюда открывался великолепный вид на море, небо и побережье. Внизу сияли огни Модица, отражающиеся в водах гавани. Когда Джон выключил мотор, наступила внезапная тишина, и, конечно, случилось неизбежное. Здесь, на том же месте, где Глен поцеловал ее, к ней склонился Джон и заключил в объятия. Но его поцелуй не имел ничего общего с поцелуем Глена, мягким, почти застенчивым, вопросительным поцелуем, от которого сердце таяло в груди. В поцелуе Джона было столько нежности, а в объятиях молодости, теплоты и страсти.

– Ах, Дженни! – вздохнул он. – Я так хочу тебя, дорогая!

Хотя она не отреагировала на его слова, он, похоже, этого не заметил, а только снова и снова целовал ее. Наконец, почувствовав ее холодность, Джон, приписав это усталости, виновато предложил тотчас же отвезти ее домой.

Оказавшись наконец у себя в комнате, Дженни испытала огромное облегчение, граничащее со счастьем. Долгий, мучительный день остался позади. И какой день! Прошедшие события мелькали перед ней, как кадры фильма. Весь день она находилась в напряжении, пытаясь при родных вести себя с Джоном естественно, и в неизмеримо большем напряжении во время их совместного обеда. Его поцелуи оставили ее холодной, даже немного отталкивали. Если она надеялась, что их встреча что-то изменит, то теперь эта надежда улетучилась. Все неясные романтичные мечты, связывавшие их с Джоном, были не более чем частью ее детства. Но когда в ее жизнь вошел Глен Харни, детство осталось позади. Она перешла границу, и пути назад уже нет! И все же ради отца планы ее свадьбы с Джоном должны оставаться в силе… хотя бы для видимости. Его нельзя расстраивать неприятными сообщениями.

На следующий день из больницы привезли кресло-каталку. Дженни везла отца в мастерскую и вдруг увидела Глена Харни, идущего навстречу. Хладнокровный, уверенный, он приблизился к ним и поздоровался, многозначительно взглянув на Дженни. Она опустила глаза перед его безразличным, но пристальным взглядом, вспомнив странные слова, которые он сказал, когда она впервые показывала ему мастерскую: «Мне легче, когда я не вижу ваших глаз». Может быть, из-за яркого света или бессознательной мольбы, которая от них исходила? Если бы только она не чувствовала себя такой беспомощной перед этим человеком!

Эдриэн радостно приветствовал его, весело отпустив несколько шуток насчет своего кресла-каталки, а Глен помог Дженни подвезти его до мастерской. Их руки соприкоснулись. Почувствовал ли он мимолетный электризующий контакт так же, как и она? Он неравнодушен к ней, думала она. Как невероятно это ни звучит, между ними существует невидимая связь. Сейчас она в этом не сомневалась.

Но, оказавшись в мастерской, мужчины, похоже, полностью забыли о ее существовании. Некоторое время они молча смотрели на огромное полотно. Затем Эдриэн, подъехав поближе, принялся быстро и красноречиво говорить о различных уровнях композиции, каждый из которых имеет свое значение.

– Каждым мазком кисти я старался показать любовь и мужество, которыми пронизаны стены нашего маленького собора. В нем сохранились не только дерево, камень, мрамор и драгоценные металлы, но и жизни людей, населяющих остров.

– Это придает ему необыкновенную привлекательность.

– Я старался достичь этого, добавив дополнительное измерение, как бы духовную мольбу. Хотя здесь нет никакой символичности, в узком смысле слова это рассказанная и записанная история. Я в значительной степени вдохнул в свою картину личный опыт, как и опыт жителей Зелена. Мне хотелось обессмертить всемирный характер человеческого мужества и страдания, любви и жизни. «Яблоня, песня и золото». Это строчка из стихотворения, которое я где-то прочитал. Если у меня когда-нибудь хватит сил написать мемуары, я, наверное, разделю свою жизнь на эти три периода. Яблоня в цвету – это весна и юность. Песня – это творчество; многие годы работы, воспитания детей, достижений. И наконец, золото жатвы, спокойные последние годы, когда пожинаешь плоды своей нелегкой работы. Но я никогда за них не возьмусь. Я слишком ленив, да и уже поздно, – с глубоким вздохом добавил он. – Я предпочел выразить в этой картине все свои чувства… она и должна стать моими мемуарами!

– Может быть, это даже лучше написанного слова, уступающего место зрительной информации, – предположил Глен. – Сейчас во всем мире люди предпочитают смотреть, а не читать, особенно мемуары.

– Значит, вы считаете, своей картиной я смогу сказать больше, чем книгой?

– Тем, кому посчастливится ее понять! – ответил Глен.

– Я размышлял над этим аспектом, задавался вопросом, как сделать так, чтобы как можно больше народу посмотрело ее, – недолго обдумывая ответ, сказал Эдриэн. – Поэтому я решил отдать ее Национальной галерее, – сообщил он. – Но даже там, сколько людей сможет пойти и увидеть ее? А я бы хотел показать ее всему миру… не из-за мании величия, а потому, что верю: в этом изображении нашего отважного и прекрасного острова заключена какая-то вечная истина. – Подумав немного, он несколько неуверенно продолжил: – Вероятно, было бы неплохо сделать серию клипов отдельных ее частей с устными пояснениями к ним. – Он засмеялся. – Конечно, все это попахивает коммерцией, но несколько подобных телевизионных передач получились вполне успешными.

Слушая все это, Дженни едва верила своим ушам.

– Что ж, современное телевидение прекрасно справляется с цветопередачей, – подтвердил Глен. – Вашу картину можно снять сначала целиком, а потом, как вы предлагаете, отдельными фрагментами с соответствующими комментариями. – Он указал на картину и, развивая тему, продолжил: – Эти отдаленные фигуры, видные в разбитые окна собора, ставшие от этого еще более раскрытыми, несут в себе воплощение накопленного жизненного опыта поколений, часто сопутствующего разбитым сердцам.

Некоторое время он молчал.

– Продолжайте! – потребовал Эдриэн. – Я проникаюсь вашим видением.

– Намеки на выигранные битвы в духе блейковского символизма, – продолжал Глен. – Дети, играющие на краю поля боя, странные существа, наполовину птицы, наполовину люди… бессмертная птица-феникс, поднимающаяся из боли человеческих надежд. Все это… – Он осекся и махнул рукой, как будто не мог подобрать слов.

Дженни услышала, как отец учащенно задышал.

– Если мою картину действительно можно показать и истолковать подобным образом… Мою картину… и ваши слова! Но кто это сделает?

– Это могу сделать я, – спокойно произнес Глен.

Дженни сцепила руки, чтобы сдержать бушевавшие эмоции. Если отец поймет, что телевизионщик обманом втерся к нему в доверие, говорил с ним, заставил открыть ему свое сердце… разумеется, его гнев не будет иметь границ. А сильный гнев может убить его! Дженни закрыла глаза, ожидая бури, но, к ее удивлению, отец произнес: