Читать книгу "Пока горит огонь (сборник) - Ольга Покровская"

Теперь я плыву вдоль берега, ладно, пусть Любимая меня отлупит, зато сейчас я свободна, да и красота вокруг, тишина, каждую травинку чувствую, каждое мелкое движение в чащобе… Слышу, как притаилась возле валуна рыжая лисица. Что она делает на берегу, интересно? Охотится? Уж я бы на нее точно поохотилась, я одной лапой двух котов укладываю. Только что время зря терять, старая она, невкусная, я чую.

Я давно уже живу и многое повидала. Но, конечно, ничего прекраснее на свете не видела морды своей Любимой. Она совсем не похожа на мою: некрасивая, лысая, шерсти нет, усов тоже, а все же люблю я на нее смотреть и целовать люблю. Ничего не могу с собой поделать, когда она уходит, лежу, свернувшись в клубок, и какая-то щемящая тревога крутит изнутри. Или когда меня оставляют с Мамой. Это кличка у нее такая – Мама. Вообще-то я много слов знаю, как и что называется, но ее кличку я запомнила одной из первых, когда меня в хозяйственной сумке, пахнущей молоком и творогом, в нашу будку принесли… Нет, конечно, Маму я тоже люблю и уважаю ее за то, что она прекрасно готовит и кормит меня всегда сытно и вовремя. Моя Любимая же только кусочки лакомые мне из-под стола дает, но иногда они вкуснее того, что ставит мне на обед Мама.

А как я радуюсь, когда моя Единственная возвращается домой. Как же я жду ее появления! Приходит она, и вся моя тоска, то, что меня так больно щемило внутри, мигом проходит, я бросаюсь на нее, подпрыгиваю до потолка, целую ее, как могу. Потом мы обычно заваливаемся на наше с ней место, оно мягкое и возвышается над полом, Диван называется. Мы обнимаемся, я стараюсь исцеловать ее морду, она тоже целует меня, барахтается со мной, щекочет. И тогда я вскакиваю и приношу ей зайца. Он совсем не такой, как настоящий, – мягкий, тряпочный, шерсти у него нет, и пахнет он не лесом, а домом. Я знаю, он – Игрушка. Вот когда я приношу зайца, начинается самое интересное: я тяну его на себя, моя Любимая – в свою сторону, я рычу и смеюсь, Любимая тоже рычит. Хотя у нее это смешно получается, не так, как у меня. Мне хочется ей об этом сказать, но почему-то она меня не понимает…

Ох, ну и достанется же мне сегодня! Моя Любимая всегда долго лает и отхаживает меня чем попало, когда я так смыливаюсь. Не знаю, что с моей Любимой происходит и почему она так расстраивается, и вода капает у нее из глаз, кстати говоря, мне это почему-то особенно тяжко видеть. Я ей всегда хочу сказать, что вернусь обязательно, а этих чудищ, которые снуют туда-сюда по дорогам, я и вовсе не боюсь, зря она переживает за это. Хочу ее в этом заверить, но опять не могу.

Да, немного задумалась я. Кстати, по поводу этих чудищ. Я слышала много раз, какая у них кличка. «Машина» – это слово я прекрасно знаю. Мы часто с Любимой погружаемся внутрь нашей Машины и отправляемся куда-нибудь. Я сижу сзади и внимательно слежу за дорогой, и, если Любимая сворачивает не туда, я всегда ей подсказываю верный путь. Мимо пролетают огни, рогатые чудовища, другие Машины, иногда мы останавливаемся, и впереди толпой проходят люди. Это очень подозрительно, но я стараюсь молчать и не выдавать своих мыслей. Я знаю, Любимая наши поездки называет «поехали в Москву». Я полагаю, что у всего этого – бесконечных дорог, машин, сверкающих огней и людей вокруг – есть тоже кличка: «Москва».

Любимая сидит впереди, одной лапой крепко держит нечто круглое, а другой иногда отвешивает мне подзатыльники, когда я начинаю ругаться на другие машины или на тех незнакомцев, которые к нам приближаются. Кто знает, что у них на уме? Поэтому-то я и возмущаюсь. Любимая моя не понимает, что я несу свою службу, защищаю ее от этого враждебного мира, которого сама совсем не боюсь. А вот она слабая, хоть этот чудовищный зверь по кличке Машина исправно слушается ее лап. Но все равно я сильнее нее, не то что тогда, в детстве, когда она меня от черного пса спасла. Теперь я выросла, а она – нет, и у нее нет таких клыков, как у меня, и она не может прыгнуть так высоко и вцепиться в горло обидчику. А я могу. Главное – служба. Я несу ее исправно, хоть моя Любимая бывает и недовольна, я ее прощаю. Она не понимает, она всего лишь человек.

Однажды я впервые отказалась от еды и лежала ничком на полу возле нашего Дивана, долго, пока было светло, и ночью тоже так лежала, не вставая. Потом вернулась моя Любимая, Мама ей рассказала, что я ничего не пила и не ела. И не отзывалась на свою кличку. Тогда она впервые взяла меня с собой. С тех пор она выводит меня и сажает в Машину каждый раз, даже если мне приходится ждать ее там очень долго. Я не скучаю, дремлю, смотрю по сторонам, знаю ведь, что в Машину она обязательно скоро вернется, вернется ко мне…

А все-таки плыть назад нужно, нашего песчаного берега давно не видно. Моя Любимая странная, может броситься за мной в воду, запросто догнать и вытащить на берег. Особенно это неприятно, когда чужаки на нас смотрят и улыбаются. Любимая меня выуживает из воды, крепко держит за шкирку, я обиженно отряхиваюсь, когда меня уводят к нашей с ней будке. Я тогда из-под ее лапы выкручиваюсь и исподтишка показываю зубы незнакомцам, пусть знают, над кем смеются. Но молчу, терплю позор покорно, плетусь за ней домой.

А однажды она меня еще раз от верной смерти спасла, она у меня смелая, совсем как я. Увязалась я за ней в дальнее путешествие, далеко мы уехали от нашей будки и двора, день сменился ночью, а мы все катились по дороге. Это уже была не Москва, совсем незнакомая дорога, только поля мелькали за окном, чередуясь с темным и страшным лесом. А мы все ехали… Когда же добрались до места, я выскочила из машины и обомлела. Таких звуков, запахов, такого солнца и резкого ветра я не чувствовала никогда.

Потом Любимая сказала: «Федя, посмотри, это Горы».

Затем мы жили рядом с этими Горами, и однажды мне удалось сбежать от Любимой. Очень уж хотелось мне понять, что там впереди, что это такое – Горы. Не знаю, может быть, это тот самый инстинкт предков меня сманил, я чувствовала, что здесь есть они, мои братья и сестры, мое племя, откуда я родом. И я сбежала.

Я летела к Горам как сумасшедшая, не чувствуя погони, потом продиралась сквозь кустарник, уже слыша, как неподалеку шумит вода, чуя ее чистый, пресный и такой сладостный аромат. Все остальные мысли выветрились из моей головы, свобода поразила меня, я чувствовала каждого зверя, притаившегося в кустах, каждого грызуна, притихшего в редкой и сухой траве.

Я бежала, не ощущая земли, дышала полной грудью и смеялась беззвучно, но вдруг… Прямо подо мной была бездна. Я еле успела остановиться на краю, упираясь всеми лапами в осыпающийся щебень.

Наступала ночь, людей уже не было слышно. Я испуганно посмотрела вниз. Там, далеко, распласталась река, она билась о черные, вырастающие из нее валуны… Падать было так высоко, что, наверное, я бы даже и не успела почувствовать прикосновение воды. Разбилась бы о камни, которые были повсюду. Пути назад не было… Склон крошился у меня под лапами. Крепко схватив зубами ствол коренастого, растущего прямо над обрывом дерева, я держалась из последних сил. Я знала, что мне долго не выдержать, что скоро я погибну, так и не увидев своего племени, звуки которого я слышала совсем рядом, так и не вкусив настоящей, положенной мне предками свободы…

Вскоре рядом надсадно завыли, и шуршание мягких тяжелых лап по траве придвинулось ко мне ближе. Мое племя, дети моих предков, к которым я так стремилась. Я ощутила дыхание смутной угрозы, и шерсть на мне встала дыбом… Сколько было этих лап, наверное десятки. Это была стая волков, я сразу их почувствовала. Они бесшумно двигались ко мне, тоже учуяв меня, и настрой их был самый решительный. Они были голодны, а я была их добычей. Так страшно мне никогда не было, лучше было бы мне упасть сейчас вниз, разбиться о камни, чем стать ужином для них. Для своего племени, встречи с которым я так искала. Своих далеких братьев и сестер, которые свободны всегда. И, наверно, всегда голодны и свирепы. Страшнее же было то, что я никогда больше не увидела бы своей Любимой, не почувствовала ее мягкой ладони на своей голове и не заснула бы, положив голову на ее лапу на нашем с ней Диване.