Читать книгу "Конкурс - Надежда Белякова"

Саша, цепляясь, как утопающий, тихо и униженно все же попросил ее:

– Но я найду работу. Сниму комнату. Уйду! Дай перекантоваться! Дай встать на ноги! Действительно, я дурак!

Но чугунное молчание было безжалостным и безапелляционным. Он встал, поднял стоящий на полу чемодан. На мгновение замер, оглядывая квартиру, явно прощаясь с домом детства. И молча пошел к двери.

– Спасибо, Славка! А ты – человек! – поблагодарил его Саша, не оглядываясь.

Вирус уходил в темный проем входной двери. Уходил навсегда. Уходил в никуда. Навсегда в никуда.

17. Наталья

Наталья набросила на плечи бабушке плед и подошла к компьютеру.

«Как время и пережитое меняет смысл всего, – подумалось Наталье, бегло прочитав ею же написанное на этом конкурсе «Триллер». – Никто ничего не пишет. Конкурс выдохся… Странно, Йёльс молчит, Вдова братьев Гримм – модератор этого форума – совсем забросила конкурс. И на форуме не появляется, Бур тоже не откликается. Ну вот! Похоже, отпал и этот Вирус. Кончился конкурс «Что такое триллер»! А жаль!»

Наташа не заметила, что размышляла вслух. Бабушка удивилась, о чем это она, и спросила Наталью:

– Что… кто отпал? Вирус? Это ты о своем, о фармацевтическом?

– Нет, это я о своем, о девичьем… Да, Вирус. Помнишь, тот, который галиматью написал про омоложенных до детского возраста агентов-шпионов? Я прочитала его опус и спросила: «А вы, собственно, кто в вашем триллере?» А он мне ответил, что он, кажется: «Я – африканец, умерший от излишнего усердия в любви»… Или его африканское сердце… или что-то в этом духе. Правильно Вдова братьев Гримм сделала, что забанила его! Да. Явно отпал. Давно молчит.

– «Я умерший африканец от излишнего усердия в любви»? А по-моему, это мило и остроумно! – рассмеялась бабушка.

– Да! Ты у нас видная авангардистка, бабуля! – рассмеялась в ответ Наталья.

18. Саша

На даче в Апрелевке, построенной Сашкиным дедом в начале шестидесятых к его рождению – появлению первого внука, к счастью, в эту зиму не отключили электричество. Даже теперь дача еще хранила родные запахи их семейного обихода, уклада жизни. То, что невозможно было перепутать с другими домами. Какой-то особый запах маминых пирогов, смешанный с запахами сигарет родителей. Дачи в это время года все пустые. Холодно, все перебрались в город. Оставшееся яблоко на сбросившей листву яблоне, как привет из прошлого, еще висело и словно ждало его. Вирус жадно бросился к яблоку и, сначала поцеловав его, съел, корчась от его жесткой, но сладкой обледенелости. Но вдруг он начал рыдать, обнимая ствол старой яблони, посаженной еще дедом в солнечном, бесконечно далеком мае. Тогда он, пятилетний, с маленькой леечкой с веселой надписью в цветочках «1 Мая», помогал деду, стоявшему рядом с большой, полной воды лейкой из нержавейки, поливал только что посаженный саженец яблони. Сначала Саша поливал чуть-чуть из своей веселой первомайской игрушечной леечки, а потом – дедушка поливал. А потом – опять Саша, а потом – опять дедушка. И дедушка, как следует поливая саженец яблони, рассказывал маленькому Саше о том, какая большая вырастет эта яблоня. И Саша слушал дедушку, высоко задрав голову, внимательно глядя в его лицо, и думал, что и он сам вырастет с этой яблонькой вместе и станет таким же большим и высоким, как дедушка. Эта яблоня единственная уцелела, не вымерзла в морозные зимы. И она оказалась единственной яблоней, накормившей Сашу в этот вечер, ледяной и одинокий, когда он стал ровесником деда, посадившего в этом возрасте эту яблоню – сорокадевятилетним мужчиной. Но деду, прошедшему всю войну, после своих сорока девяти было еще жить и жить. А он, Саша, – бомж. Просто никому не нужный бомж…

Хорошо, что в их садовом товариществе после окончания дачного сезона не отключили электричество. Не так страшно одному ночью, когда знаешь, что можешь зажечь свет. Саша растопил печь. Взял с книжной полки бархатный с фольговым тиснением фотоальбом. Вынул из него несколько любимых фотографий. Достал из самой глубины дачного буфета чашки и заварил в них чай из дачных заначек, притаившихся в глубине буфета. Поглаживая их с нежностью, потому что это уцелевшие за многие десятилетия – еще бабушкины чашки. Приставил к красной в крупный горошек чашке фотографию бабушки в нарядном платье, к синей кобальтовой с потускневшей стершейся позолотой – военную фотографию деда. К чашке дулевского фарфора с крупными размашистыми розами – фото родителей.

Сам уселся, улыбаясь им, напротив. Перед расставленными фотографиями близких, которых уже нет на свете. Но оставшихся и ставших в беде еще ближе ему и пронзительно роднее; бабушка, дед, мать, отец– такие близкие и такие далекие теперь. Саша поставил и себе алюминиевую кружку с горячим, но быстро остывающим в холодный чаем. Он прихлебывал свой чай, мысленно здороваясь и беседуя с родными, смотрящими на него с черно-белых фотографий. Он заснул, уронив голову на руки, лежащие на столе.

Снег шел, мягко оседая на предыдущие слои снега. Того редкого – искрящегося, радостного, чистого снега, какой был только в детстве. Тихо заметая дремлющие шестисоточные эдемы советских времен, не рассчитанные в те совковые времена на настоящие зимовки и потому пустующие в ожидании весеннего тепла нового дачного сезона. Оконные стекла были густо облеплены снегом, белым, белым, белым… так что если бы кто-то и заглянул в окно, вряд ли разглядел бы с улицы сидящего за столом мужчину, положившего голову на скрещенные на столе руки.

С черно-белыми фотографиями, прислоненными к чашкам с обледеневшим чаем внутри. В недопитых чашках с чаем до самой весны стоял бурый лед.

С тех пор, как он стал бомжом, всякий раз засыпая, он надеялся не проснуться. Исполнение желаний порой сбывается.

19. Stylo

Stylo охватило с юности забытое чувство легкости, пьянящей радости удачи. Победы, как бывало во времена студенческой сессии после удачно сданного экзамена. В голове ярким вихрем проносились «веселые картинки» – поток всех давно желанных покупок, которые она давно не могла позволить себе купить. Но это обновление гардероба она, мысленно обласкав, погладив, прижав к себе то одну, то другую вещицу, – резко зачеркнула, вообразив… Вовсе не кольцо с изумрудом, не сладость и прохладу десерта на пляже вечного лета Доминиканы. Нет… Она вообразила простую, самую обыкновенную платежку. Банковский перевод с оплатой обучения сына в следующем году. И она сама ощутила, как по ее лицу расплылась улыбка удовольствия, как бывало в детстве, когда хвалят за хорошую отметку в школе или вовремя вымытую посуду к возвращению мамы с работы. Потому что лежащий в ее сумочке договор, только что подписанный с нею одной известной телестудией на ее новый сценарий «Что такое триллер?» превращал все эти мечты в реальность. С таким настроением Stylo усаживалась в свою машину после подписания договора, выпорхнула со студии. Это был договор с гонораром на кругленькую сумму на ее сценарий многосерийного телесериала, который она мастерски собрала из любительских, но трогательных историй, которые она удачно вовремя скопировала из интернета с сайта сценаристов. Вовремя – потому что те истории почему-то стали исчезать вслед за своими авторами, без прощаний, без пожеланий удачи остальным форумчанам – просто молча исчезали. А Stylo, как сценарист-профессионал, помогла окуклиться тем странным историям-воспоминаниям до состояния настоящего, вполне рабочего сценария. По которому уже с понедельника запускают новый проект и начнутся съемки телесериала. Stylo поехала прямо из студии сразу отдохнуть на дачу. Ведь несколько бессонных ночей, когда она приводила в порядок сценарий, очень сказывались. Она уже предвкушала, как отоспится, как суток трое не будет вылезать из постели, а только нежиться и нежиться в постели, когда свернула на проселочную дорогу. Но тотчас раздался звонок сотового. Это звонил режиссер будущего телесериала по ее сценарию «Что такое триллер?» Знаменитость, талант, но редкостная зануда. Режиссер сразу же принялся укорять ее в очевидных только ему недостатках сценария. Главным образом в том, что «это не триллер, а мелодрама», милый современный дамский «Декамерон». Что нужно бы, чтобы Йёлеса зверски запытала-замучила бывшая соседка по коммуналке манекенщица-Нонка из мести за свою любовь-неразделенку времен своей молодости. Что Миралинда должна была в конце концов оказаться тайной лесбиянкой и полюбить мать Витаса, а не самого Витаса. И так режиссер еще долго что-то такое нудел, самозаводясь от своих нездоровых фантазий вечного и недоразвитого подростка. Это привело к тому, что все то, что Stylo мечтала ощущать первые три дня на даче, нежась в постели, неожиданно мягко навалилось на нее облаком-подушкой и окутало ее с головы до пят. Отключая и парализуя ее. И голос режиссера слился с гулом мотора, и Stylo сама не заметила, как глаза ее закрылись.