Читать книгу "Происшествие исключительной важности, или Из Бобруйска с приветом - Борис Шапиро-Тулин"

Пока кладбищенские рабочие выгребали из приготовленной накануне ямы выпавший за ночь снег, а солдаты тайком курили, пуская дым в рукава серых шинелей, оркестр, громко и почти не фальшивя, исполнил мелодию песни «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Если бы усопшему прокурору донесли, что в составе оркестра числились в основном лица ненавистной ему национальности, он наверняка потребовал бы запретить музыкальное сопровождение или, в крайнем случае, отменить запланированное погребение. Но поскольку прокурор по известным причинам безмолвствовал, то сразу после траурной мелодии слово взял партийный идеолог товарищ Типун.

Внештатный корреспондент газеты «Коммунист» Семен Розенбахен (псевдоним Иван Буйнов), упросивший главного редактора послать его на похороны, чтобы подготовить траурный репортаж с места событий, достал из кармана пальто блокнот, выудил оттуда же карандаш и, согревая дыханием замерзшие пальцы, принялся прилежно конспектировать.

Вначале все шло гладко. Главный партийный идеолог поправил стрелки своих усов, напоминавших о времени, когда он инспектировал партизанские отряды, прокашлялся и произнес:

– Товарищи, наша прокуратура осиротела, и вот теперь мы от лица трудящихся масс этого города провожаем в последний путь безвременно закрывшееся государево око, до последнего момента крепко сжимавшее в своей мозолистой руке карающий меч советского правосудия.

Работники осиротевшей прокуратуры и представители трудящихся масс, которых оторвали от работы и по разнарядке отправили на похороны едва знакомого им человека, терпеливо мерзли без шапок, переминались с ноги на ногу и бросали сочувственные взгляды на рыдающую прокурорскую жену, маленькую худую женщину, вцепившуюся обеими руками в изголовье гроба.

Громкие рыдания мешали товарищу Типуну донести свои точеные формулировки до слуха общественности, но он собрался, повысил голос и чеканно перечислил основные этапы деятельности безвременно ушедшего, отметив, что в нелегкой борьбе со спекулянтами и дезертирами закалился тверже всякой стали бескомпромиссный характер будущего человека и патриота. После этих прочувственных фраз оратор выразил надежду, что усопший Устюгов покинул мир не напрасно, потому что на его рабочее место придет сотня других неусыпно бдящих. Правда, каким образом в опустевшем прокурорском кабинете эта сотня могла бы разместиться, присутствующим на траурном митинге осталось непонятно. Но главная закавыка случилась в конце речи, когда по традиции необходимо было перейти к международному положению.

– Пусть не радуется мировой агрессор, – грозно провозгласил товарищ Типун, снова поправил усы и посмотрел поверх присутствующих туда, где, по его мнению, находилась далекая заатлантическая страна, – потеря, понесенная нами, тяжела, но дряхлеющему империализму осталось недолго уже прятаться в бронированных бункерах, где он из последних сил отсрачивает свой конец.

– Отсро́чивает, – тихо подсказал Семен Розенбахен, стоявший рядом.

Товарищ Типун сделал вид, что не расслышал, взмахнул своей фуражкой, и гроб с телом городского прокурора под всхлипывания супруги, которую несколько человек с трудом удерживали у самого края могилы, начали медленно опускать на выстеленное еловыми ветками дно.

Когда отгремел воинский салют и солдаты в колонне по два отправились за кладбищенские ворота, главный идеолог повернулся к Розенбахену, похлопал его по плечу и, словно приоткрывая завесу некой тайны, доверительно произнес:

– Партия, сынок, не может ошибаться. – После чего добавил к своему голосу изрядную толику металла и выразительно сказал: – Никогда.

Представители трудящихся масс смешались с музыкантами оркестра и потянулись вслед за солдатами, размышляя, в какой из ближайших забегаловок можно выпить за упокой души прокурора, наломавшего, как видно, немало дров на этой грешной земле. И только обескураженный Розенбахен еще долго боялся выйти за пределы кладбища. Материал о траурной панихиде с нетерпением ждали в газете, но внештатного корреспондента не оставляло странное чувство, что едва он окажется за воротами, как поперек пути непременно встанет зловещая машина, прозванная в народе «черная маруся». Эта «маруся» без устали выхватывала из обыденной жизни множество ни в чем не повинных людей, разве что позволивших себе какое-нибудь нелепое высказывание или невинную шутку в адрес властей предержащих. Как узнавали об этом в соответствующих органах, внештатному корреспонденту было известно не понаслышке, но ситуация, возникшая после реплики товарища Типуна, касалась теперь не кого-то постороннего, она коснулась лично его, Семена Розенбахена, а он, Семен Розенбахен, стоял посреди кладбища и был в абсолютном неведении, значилось ли в списке партийных догм специальное произношение отдельных слов русского языка, или, на его счастье, этот пункт туда внести не успели.

2

Признанным профессионалом по разруливанию тяжелых конфликтов в газете «Коммунист» был главный ее редактор Адольф Бляхер. Из-за своего имени все последние годы, начиная с 22 июня 1941-го, товарищ Бляхер натерпелся, как он выражался, «по самые помидоры», и потому сотрудники газеты, щадя самолюбие своего начальника, обращались к нему исключительно по фамилии, стараясь выговаривать ее по слогам и как можно более четко.

У главного редактора было отвратительное зрение, он носил очки с тяжелыми толстыми линзами, а сверстанные газетные полосы читал, поднося текст практически к самым глазам. Внешний мир для него давно уже утратил какие-то существенные подробности, и поэтому он старался воспринимать его не снаружи, а по большей части рассматривая загадочный пейзаж изнутри. Скорее всего, в силу именно этих обстоятельств товарищ Бляхер мог из любого тупика отыскать выход там, где для других он был загроможден множеством ненужных деталей.

Выслушав встревоженного Розенбахена, главный редактор надолго задумался, потом сказал:

– Текст надо визировать. Оставишь в нем оба слова. Первое напечатаешь в том виде, в каком оно было произнесено, второе дашь в скобках, как положено по грамматике. Одно из них товарищ Типун вычеркнет, и тогда считай, что ты легко отделался.

Адольф Бляхер научился понимать глубинную суть многих жизненных коллизий, но понять хитрое сочленение невидимых глазу пружин и шестеренок, составлявших суть партийного функционера, было примерно то же самое, что, по определению тети Баси, отыскать в луже на Бахаревской оброненную копейку при условии, что этой копейки у вас никогда не было. В правоте этого определения убедились уже на следующий день, когда бумага с напечатанной речью вернулась в редакцию, и Семен Розенбахен с ужасом увидел, что в завизированном тексте оба слова были оставлены без всякой правки.

Назревала катастрофа. Товарищ Бляхер срочно созвал редакционную коллегию, и та после многочасовых дебатов, доходивших до оскорблений, а порой и угроз физической расправы, приняла непростое решение, оформленное специальным протоколом. В протоколе значилось: фразу о дряхлеющем империализме, который «отсрачивает свой конец», напечатать в той транскрипции, как это было произнесено товарищем Типуном, после чего дать соответствующую сноску и в конце материала мелким шрифтом набрать: «отсрАчивает (разговорное) обозначает отсрОчить что-либо».