Читать книгу "Удар отложенной смерти - Инна Тронина"

– Учту. – Андрей опять поморщился. – Так что вы мне ответите, Обер? Есть о чём разговаривать?

– Есть. Вы хотите узнать, каким образом уходит золото?

– Да, надо же помочь начальнику. Он буквально ночами не спит – служба собачья. А тут ещё предвыборная борьба, семейные проблемы – сын в армию уходит. Надо бы Захару жизнь облегчить. Право же, он того достоин…

– Предлагаете мне пожалеть майора Горбовского? Ваша наглость очаровательна настолько, что трудно возражать.

Озирский усмехнулся, изо всех сил стараясь хотя бы сейчас забыть о боли.

– Наглость у меня с раннего детства. Мать рассказывает, что я в песочнице отбирал у других детей игрушки. И делал это с такой милой улыбкой, что они начинали сами дарить мне совочки и формочки. Причём даже те, которые мне не нравились…

– Ну, хорошо, долг платежом красен. Я пожалею Горбовского при том условии, что он пожалеет меня и оставит в покое. Как вы ему всё объясните, не моё дело. Я хочу только одного – нормально жить и работать. И если вы гарантируете, что это будет так, крупная партия золота девяносто восьмой пробы завтра утром за границу не уйдёт. В эту партию как раз и входят слитки, оставшиеся после кремации. Кровью подписываться не будем – ваше слово само по себе ценно. С этой минуты вы должны забыть о сегодняшнем приключении и о моём прошлом. В обмен получите такую информацию, о которой не могли и мечтать. Я, конечно, не альтруист. Горбовский едет у меня на хвосте. И сейчас, когда вы накрыли крематорий, мне стало припекать задницу. Смею уверить и вас, и майора, что на свободе буду более полезен, чем в зоне. Впрочем, до зоны я вряд ли доберусь – меня или прикончат, или оправдают. Итак, золота в партии двадцать килограммов. Сумма, как видите, будь здоров, и способ транспортировки оригинальный. По крайней мере, вы ни за что не догадались бы…

– Конечно, где уж нам! – Андрей взбил кулаком подушку. – Я вас понимаю, так как и сам грешу бравадой. Прекращение преследования – это всё, что вы хотите за сотрудничество?

Озирский не верил своим ушам и даже забыл о том, что сильно избит. Вербовка Обера не входила в его планы как нечто совершенно невозможное.

– Может быть, вам нужно что-то ещё? Вряд ли деньги…

– Я сам могу выплатить вам компенсацию за Каневского, которого теперь от души жалею. Главным образом потому, что тогда все ваши усилия пустил по ветру.

– Ну и чего тогда вы хотите? – Озирский спустил ноги на пол. Нижнюю губу он сложил желобком – как в детстве, когда смотрел фильм «Великолепная семёрка» или читал под партой Дюма.

– Снимите куртку, пожалуйста. Дайте на вас посмотреть, – сказал Филипп хриплым, чужим голосом – будто ему сдавили горло.

– Своеобразный стриптиз для садиста? Любите вид крови? Не надоело ещё?

– Вот уж чего-чего, то уж на кровь я нагляделся достаточно. Но чтобы человек въезжал в топку с пульсом шестьдесят три, это уже чересчур. Что же касается садиста… Да, я действительно садист. Но ваша боль не доставляет мне удовольствия. Я хочу ещё раз убедиться, что вашей жизни ничто не угрожает. У нас с вами впереди много работы, и я должен быть спокоен.

– Вам совершенно не жаль своих? – Озирский, похоже, и сам мучился сомнениями.

– Они мне не свои. Если я решил сдать золото, я это сделаю. Мне никого не жаль. По-настоящему я люблю только дочь. Жену и тёщу скорее уважаю, но это не имеет отношения к делу. Все остальные вызывают во мне лишь отрицательные эмоции – от презрения до бешенства. И вдруг я вижу вас. Понимаю, что на свете существуют не только ничтожества и подонки. Только не надо думать, что я боюсь дурной молвы, человеческого суда. Ну, разве только потому, что это может повредить дочери. Я давно уже – враг рода людского. Я считаю человечество огромной свалкой, которая только смердит. И, как на любой свалке, там очень быстро размножаются разные отвратительные паразиты. А насчёт денег вы правы – оставьте гонорар для неимущих…

Андрей медленно расстегнул «молнию», снова снял куртку. Филипп заметил, что синяки стали ещё темнее, а живот его словно сплошь залили чернилами.

– Я уйду и вернусь. Привезу травы, собранные в Уссурийской тайге. Вам надо обязательно выпить настойку для повышения свёртываемости крови и иммунитета. Я всё-таки – не рентгеновский аппарат, всего не могу увидеть. Как вы свяжетесь с майором, не мне решать. Но по телефону такие вопросы обсуждать ни в коем случае нельзя…

– Я поеду к нему прямо сейчас. Сразу после того, как вы мне всё расскажете. – Андрей встал с тахты, ушёл в коридор. Потом вернулся и кинул Филиппу запасные ключи от своей квартиры. Тот поймал связку на лету, как муху. – Вернёшься раньше, заходи в дом, не стесняйся. Только, желательно, без «хвоста».

– «Хвоста» не будет. – Готтхильф опять зевнул, прикрыв ладонью рот. – Сейчас дам тебе пузырь со льдом. Положи на живот и держи, сколько сможешь. А сам слушай меня внимательно – повторять не стану.

… Они перешли на «ты», и это дорогого стоило. Филипп позволял так обращаться к себе лишь самым близким людям. И Андрей Озирский просто, практически без усилий вошёл в их число…

* * *

Захар Горбовский едва успел снять костюм, принять душ и натянуть халат. Сейчас он стоял у зеркала в ванной, расчёсывая мокрые волосы и собираясь покрыть их сеткой. Этому майор научился от Андрея Озирского, который уверял, что главное для причёски – хороший, профессиональный уход, а вовсе не гены.

Леокадия Леонидовна Горбовская примеряла в спальне розовый, украшенный блестящими бабочками, пеньюар. Поворачиваясь то одним, то другим боком, она восхищённо ойкала, прижимала кончики пальцев к губам, вертелась на одной ноге и постоянно расстёгивала косметичку. Там лежала коробочка с французской тушью «Луи-Филипп», на туалетном столике стоял баллончик с лаком для волос «Сияние» – а что ещё нужно для счастья пусть и сорокалетней, но ещё очень симпатичной, большеглазой блондинке?..

Оба сына уже спали, и Лика не позволила мужу их разбудить. Потом будет не загнать в постель, а мальчикам нужен покой – хоть ночью. Особенно Лика тревожилась за старшего, Лёньку, который готовился стать солдатом. Она ревела ночами, сочиняла всяческие ужасы и постоянно упрекала Захара в том, что он не смог «отмазать» сына. Майор Горбовский отвечал, что просто не захотел делать это – иначе его воспрезирали бы все ребята в отделе.

Двадцать девятого января Лёньке исполнялось восемнадцать, и он попадал под весенний призыв. Так получилось, что сын, несмотря на слёзные мольбы Лики, ушёл из ЛИТМО. ВУЗ так и не смог насильно стать милым – Лёнька предпочёл лучше отслужить. А пока устроился формовщиком четвёртого разряда на экспериментальный участок в НИИ.

Захар против армии ничего не имел. Наоборот, считал, что это обстоятельство повысит его авторитет среди подчинённых. Ребята в отделе почти все прошли через это. Майор Горбовский боялся другого – компанейский и бесшабашный Лёнька вполне мог спиться в своём цехе. Но потом успокоился, узнав, что работницы на участке – в основном женщины предпенсионного возраста. И следили они за мальчишкой куда внимательнее, чем даже родная мать. У Лики на это не было времени. Она посменно обслуживала состоятельных клиенток в парикмахерском салоне на Невском. Домой она приползала усталая, сразу же впрягалась в хозяйственные хлопоты, и потому не могла должным образом контролировать досуг своих сыновей.