Читать книгу "Огнеглотатели - Дэвид Алмонд"

— Да, это я, — рассказывал Мартин. — Я ударил по мячу и нечаянно попал в окно. Получил два удара. И второй раз он мне врезал прямо по запястью, подлюка. — И как выкатит грудь, и давай рассказывать все по новой: — Да, все верно, это я…

Фотографию довольно быстро сняли, но несколько десятков учеников успели ее увидеть. Увидели — и забыли. Вторая фотография появилась уже днем. Ее приклеили липкой лентой к туалету рядом с кабинетами химии и биологии. Та же фотография, только увеличенная — почти все пространство заполняют Мартин и Тодд. Видно ледяное выражение у Тодда на лице, видно, как сморщился Мартин. Ее увидела куча парней, а потом даже девчонки потянулись посмотреть. Убрал ее один из преподавателей физики, Бунзен Брукс. Я как раз был в туалете, когда он вошел. Он щелкнул языком — ничего, мол, такого особенного.

— Да ладно, — говорит, — хватит паясничать. Делов-то.

И сорвал ее со стены, но под ней обнаружилось слово «ГАД», выведенное черными чернилами. Бунзен потер его пальцем.

— Кто-нибудь про это что-нибудь знает? — спрашивает.

Мы глаз не опускаем. Никто и ничего.

В тот день в автобусе, по дороге домой, Дигги сказал:

— Да, не хотел бы я оказаться на его месте, когда его поймают.

— Тодд его прикончит, — сказал Кол.

— Верно, — сказал Эд. — Интересно, а кто это?

Я посмотрел на Дэниела. Сидит, пятки на сиденье, колени у подбородка, читает. На миг глаза наши встретились. Потом он свои опустил. Читает дальше, только провел пальцем по губам: никому ни слова.

— Твоя работа? — спросил я, когда мы вышли возле «Крысы».

— Меньше знаешь — крепче спишь, — говорит. — Не звони направо и налево. Первое правило сопротивления. Чья бы работа ни была, в фантазии ему не откажешь, верно? А то ведь там сдохнуть можно от скуки.

Поднял повыше воротник от ветра, посмотрел в унылое серое небо.

— Чтоб я провалился, — говорит. — Вот оно, значит, как выглядит? Идет северная зима.

Прижал палец к губам и зашагал прочь.

На следующий день все было по-другому. Эта фотография была совсем крупным планом: только Тодд и Мартин во весь лист — хлыст в самом верху, рука Мартина в самом низу. В глазах Мартина был виден неподдельный ужас, в глазах Тодда — неподдельное холодное презрение. Пока мы глядели на фотографию, которую наклеили поверх фото прошлогодней школьной спортивной команды, прилетела новость, что обнаружено еще несколько. По всей школе: развешены по стенам, подсунуты в парты, вложены в библиотечные книги. Появилось несколько новых сюжетов, все с участием Тодда и его хлыста. К некоторым были добавлены слова — написанные под ними на стене или выведенные на самих снимках: ГАД, МУЧИТЕЛЬ, ЖЕСТОКОСТЬ, ГРЕХ. Фотографии немедленно начали коллекционировать. Те, которые учителя не сняли раньше, хватали и прятали на самое дно портфелей и рюкзаков. Особенно прославился снимок с Тоддом и близнецами Уитби, Джулией и Джоном. Близнецы стояли рядышком, дружно вытянув руки. Они одинаково нагнули головы и закрыли глаза, дожидаясь, когда опустится черный хлыст.

В классе Любок долго рыскал между партами. Дышал с присвистом.

— Уповаю на то, что никто из здесь присутствующих не имеет к этому ни малейшего отношения, — говорит. — Гнусный червь завелся среди нас. Змей ползучий. — Хрустнул суставами. — Но мы изгоним его. Мы заставим его выйти на свет. И тогда…

Он облизал губы, вздохнул. Повисло молчание — мы все трудились, рисовали карту странствия Иисуса по Святой земле. Тут раздался грохот — Любок как врежет кулаком по парте Дороти Пикок. Мы так и подскочили. Уставились на него, на багровое опухшее лицо.

— Мистер Тодд, — прошипел он, — стоит десятка любых из вас.

И как взмахнет рукой над работой Дороти. Учебник и карандаши полетели на пол.

— Ну! — орет во весь голос. — Ты чего сидишь? Давай поднимай! Поднимай!

Дороти шмыг в проход, поднимает. Дэниел вскинул руку. На лице вообще никакого выражения.

— Сэр! — зовет.

Любок смотрит на него и молчит.

— Простите, сэр, — говорит Дэниел, — вы не могли бы показать, где именно Иисус произнес Нагорную проповедь?

37

Днем объявили общее собрание. Воспитатели и мрачные учителя погнали учеников по притихшим коридорам к актовому залу. Учителя поднялись на сцену и сели к нам лицом на жесткие стулья. Многие надели черные мантии. Тодд сидел в первом ряду. Голову он вскинул, глаза опустил, грудь то и дело вздымается со вздохом — его, мол, страшно оскорбили и теперь ему очень больно. Хлыста видно не было.

Директор Грейс сделал шаг вперед. В руке зажата целая стопка фотографий. Нагнулся, и фотографии полетели в мусорное ведро у его ног.

— Эти пасквили, — говорит, — недостойны ничего, кроме всеобщего презрения. — Потер руки, будто стряхивая с них грязь. — Мы — одна община, — говорит. — Наш долг — заботиться друг о друге, оберегать друг друга, не давать друг другу пасть жертвой злых сил. И если опасность грозит одному из нас, значит она грозит всем. — Он внимательно вгляделся в наши лица. — В школу нашу проникла враждебная сила, — говорит. — Мы не может позволить ей одержать верх. Мы не можем позволить ей развратить нас. Возможно, что тот или те, кто творит это зло, сейчас находятся среди вас. Кто-то из вас наверняка знает, кто творит это зло. Если вам это ведомо, не молчите. Не проявляйте малодушия. Любые сведения будут восприняты конфиденциально. Среди вас находится как минимум один злоумышленник. И от него, кем бы он ни был, мы ждем признания.

Замолк. Посмотрел нам в глаза. Смотрели и учителя. Я чувствовал, как горит мое лицо. Уставился в пол.

— Скрыться вы не сможете, — продолжал Грейс. — Если стыд не заставит вас признаться, мы все равно дознаемся, как дознался в Раю Господь, когда согрешили Адам и Ева. А теперь попробуем наставить грешника, что стоит среди нас, на праведный путь. Прочитаем «Конфитеор».

Голоса наши зазвучали хором, и полилась как стон знакомая молитва:

— Исповедую Богу всемогущему, блаженной Марии всегда Деве… — Вскоре каждый из нас сжал кулак. И, произнося главные слова, «Моя вина, моя вина, моя величайшая вина», мы ударили себя в сердце, как нас выучили уже давно.

Потом нас еще на час оставили стоять. Грейс прохаживался между рядами. Он рявкал на каждого, кто шевелился. Говорил, что превратит жизнь нашу в ад. И ничего не добился. В тот вечер я прошел в темноте по песку к дому Дэниела. Притаился в саду, глянул в окно. Увидел Дэниела вместе с родителями. На столе лежала груда фотографий. Они разглядывали их, качали головой. Стискивали кулаки, гримасничали. Пили вино и слушали джаз, просматривая снимки, и потрясали кулаками, и хохотали все вместе.

38

— Он там, в дюнах, — сказал я маме.

— Кто?