Читать книгу "Корабли на суше не живут - Артуро Перес-Реверте"

Без короля и хозяина

Несколько недель назад я упомянул в своей колонке брата Караччоло и капитана Миссона — славных пиратов индийских морей. И кое-кто из моих приятелей, заинтересовавшись этими персонажами, стал расспрашивать меня о том, что это были за птицы и каким ветром надуло мне эпитет «славные», хотя каждому известно, что пират по определению — самая что ни на есть сволочь, которая грабит, насилует и убивает; общеизвестно также, что начинают с этого, а кончают вообще черт знает чем. То за Пепе[39]проголосует, то к девятнадцати прикупит.

Так что я вам все же расскажу историю про эту парочку, жившую как раз на рубеже веков — XVII и XVIII. Караччоло, неаполитанский монах-доминиканец, был малость трехнутый: прочитав однажды «Утопию» Томаса Мора, он возмечтал об идеальной республике, где бы такое было либерте-эгалите-фратерните, что комар носу не подточит. В одну прекрасную ночь, в таверне, где было много вина и потаскух, судьба свела его с офицером французского военно-морского флота по имени Миссон — человеком молодым и довольно образованным: как и многие моряки того времени, разбирался в философии, логике, риторике и прочих гуманитарных дисциплинах, которые сейчас нафиг никому не сдались, а в те времена обладали и ценностью, и прелестью. Они вместе прошли курс интоксикации этиловым спиртом, а потом совершили взаимовыгодный обмен: монах убедил моряка, что утопия осуществима, а моряк устроил монаха на свой корабль, носивший имя «Виктория». Некоторое время они поплавали под командой капитана Фурбена, пока не оказались у Антильских островов, где после боя с неизбежно-вездесущими англичанами капитан умер от ран, а Караччоло, обладавший могучим даром убеждения и пророчества, уговорил экипаж взять себе в новые начальники Миссона да и податься во флибустьеры, а французского короля и весь его флот послать подальше.

Сказано «идем в пираты» — сделано, но с примечательной разницей по сравнению со всеми прочими: вместо черного пиратского «Веселого Роджера» Караччоло и Миссон подняли на рее белое шелковое полотнище с надписью «За Бога и Свободу». И пустились по Индийскому океану с намерением воплощать в жизнь мечту о республике свободных и независимых людей, то есть — материализовывать утопию. По пути сочинили кодекс поведения, который больно ранил бы душу любого соленого морячины с Ямайки или Тортуги, поскольку свод этих правил предписывал гуманное обращение с пленными и уважение к женщинам, а также запрещал пить и сквернословить. И у этих удивительных пиратов слово не расходилось с делом — они брали на абордаж встречные корабли для того лишь, чтобы запастись самым необходимым (другое дело, что в те времена самым необходимым было золото) или набрать в свою республику новых граждан, как произошло с чернокожими из трюма невольничьего голландского корабля, капитан которого за недостойное поведение отделался суровым порицанием и несколькими оплеухами, после чего был отпущен с миром.

Я-то в глубине души полагаю, что они были люди невеликого, мягко говоря, ума. Но поразительно везучие. Потому что плыли себе да плыли, а Караччоло по пути внушал своим пиратам, что надо быть добрыми и богобоязненными, а освобожденных дикарей еще и обучал грамоте и азам прочих наук — вероятно, на это стоило посмотреть. Довольно долго «Виктория» курсировала то здесь, то там, захватывая заодно с английскими кораблями и португальские, и арабские, наращивая, как сказали бы мы сейчас, таким манером количество боевых единиц в своей флотилии и численность экипажей. И вот наконец они обосновались сперва на Коморских островах, а потом на Мадагаскаре, где и создали Либертацию — одну из первых, насколько я знаю, коммунистических республик в истории человечества: уничтожили частную собственность, ввели обязательные трудовую и воинскую повинность. Либертация превратилась в настоящее пиратское гнездо, куда со временем съехались виднейшие представители этого почтенного ремесла — такие, как английский капитан Томас Тью и многие другие члены гильдии головорезов. Тут надо признать, что они хоть и разоряли прибрежные города и бесчинствовали на морских путях, сколотив этим немалое состояние, однако под филантропическим приглядом своего идеолога Караччоло вели себя все же — для людей этой профессии — относительно пристойно.

Казалось бы, невероятно, но авантюра длилась двадцать лет. А потом произошло то, что всегда происходит: Караччоло, Миссон и Тью состарились, между ними начался разлад, и местные туземцы-мальгаши, которым эта странная республика давно уж была поперек горла, напали на нее. Караччоло погиб, Миссон и Тью бежали, преследуемые флотами всего мира. Теперь они были уже не могущественные и славные пираты, но объявленные вне закона изгои, едва поспевавшие увертываться от тех, кто за ними гнался, и единственной их родиной была теперь палуба корабля. Когда утопия разодралась в клочья, ее зиждители стали кровожадны. Миссон потерял под пытками все, включая и собственную шкуру, а капитан Тью, последний гражданин Либертации, получил пистолетную пулю в живот во время отчаянного абордажа в Красном море.

Таков был печальный — впрочем, как и у всех утопий, — конец славных пиратов Индийского океана.

Отставший

Кончается век, кончается тысячелетие. Да, теперь вот и вправду кончаются, в чем может убедиться каждый, кто способен открыть книжку и умеет считать, и вы не представляете, как рад вышеподписавшийся, что все крупные торговые центры, и все турагентства, и все отели и рестораны, поднявшие цены вдвое, и вообще все те, кто уже год назад, имея впереди полные двенадцать месяцев, установил это праздничное число, сделали это тогда, а не сейчас. Они таким манером выполнили программу, истощили воображение и теперь до конца года будут сидеть смирно и тихо, а нам не придется сносить новые глупости, за исключением, конечно, совершенно неизбежных. Что же касается глупостей моих собственных, то я задумывал было поделиться с вами чем-то вроде размышлений о том, как же начинался век, который сейчас кончается, а начинался он с надежд на лучшее мироустройство, с отважных мечтателей, желавших изменить Историю. Кончается же банкирами, политиками, наемниками и прочими людьми без чести и совести, играющими в гольф на могилах, где похоронено столько неудавшихся революций и несбывшихся ожиданий. Да, я собирался поговорить об этом, но не стану, потому что все эти дни перед глазами у меня неотступно стоит некий образ, неизменно и отнюдь не случайно совпадающий с датами. Образ этот — коротенькая и реальная история, даже почти анекдот, который я давно уже держу при себе. И, может быть, настал наконец день занести его на бумагу.

В пальмовой средиземноморской роще несколько дней сбивались в большую стаю птицы, готовясь к перелету на юг — в жаркую африканскую зиму. И вот сейчас они летят над морем, следуя за вожаками-головными, оставляют позади тучи, дождь, пасмурные серые дни, стремятся туда, где за линией горизонта — чистое небо и кобальтово-синее море с бурой полоской дальнего берега. Там обретут они тепло и корм, найдут себе пару, совьют гнезда, выведут птенцов, которые весной с ними вместе полетят на север, пересекая то же самое море и свершая ритуал вечный и неизменный с тех пор, как стоит мир. Многие из тех, что летят сейчас на юг, назад не вернутся, точно так же, как многие навсегда остались в холодных северных краях. Это не плохо и не хорошо — это просто жизнь со своими законами, и нравственный кодекс каждой из этих птиц безмолвием их инстинкта гласит, что мир таков, каков он есть, и никому не под силу переменить его. Птицы живут в своем времени, исполняют предначертания бесстрастного божества по имени Жизнь и Смерть или Природа. Важно лишь, чтобы из года в год, год за годом стая летела на юг. Всегда одна и та же — и всегда разная.