Читать книгу "Парламент Ее Величества - Евгений Шалашов"

Вот наконец-таки появилась карета императрицы – огромная, словно сарай, богато изукрашенная золотом и серебряным позументом, образующим замысловатую букву «А» – вензель государыни. Только очень опытный глаз смог бы отыскать рядом с «аз» следы от «мыслите» – не зря два дня и две ночи лучшие мастера превращали вензель Александра Меншикова в вензель императрицы! А что такого? Прежний хозяин отправился в ссылку в простом возке на полозьях, а карета все равно стояла без дела…

Но опытные глаза, коли и были, смотрели не на следы былого меншиковского величия, а на четырех арапов на запятках кареты – иссиня-черных, обряженных в синие шаровары, ярко-малиновые рубахи и желтые чалмы. Не сказать, что арапы были такой уж редкостью – один вон мало того, что стал крестником покойного государя, так еще и до гвардейского поручика дослужился. Сейчас, правда, пребывает где-то в Сибири[24]. Данилыч, хоть на словах и трепетал перед памятью великого государя, а вот эскапады против себя не любил. Посему – пришлось ехать арапу Петра Великого, царскому крестнику и гвардии поручику, в Тобольск, привыкать к морозам. Но Ибрагим Петрович был один, а тут – целых четверо! (По большому-то счету эти арапы были не совсем арапами. Говорили по-русски, крещены по православному обряду и числились дворцовыми крестьянами села Измайлово. Матушка Анны Иоанновны, покойная царица Прасковья Федоровна, страсть как любила всякие странности. А когда в окружении шурина появился чернокожий парнишка, ей тоже захотелось заполучить своего арапа. Разумеется, вдовая царица игрушку заполучила, хотя и пришлось подождать с полгода, пока в Голландии не появится новая негра! Арап был не хуже, чем у Петра Алексеевича, токмо постарше, и, стало быть, бегать по дворовым девкам приучился еще быстрее. Девки, хоть и подсмеивались над «головяшкой», но не отказывали ему ни в чем… Ну а потом, как водится, забеременевших выдавали замуж, а уж что говорил муж, заполучивши в сыночки негритенка, никого не интересовало.)

Оживленный шепоток москвичей, разглядывающих карету и черномазых арапов, был перекрыт орудийными залпами – ровнехонько сто и еще один выстрел! Верно – пожгли весь запас гарнизонного пороха, но оно того стоило.

Замыкала шествие сводная рота, сплошь состоящая из армейских офицеров, во главе с Василием Федоровичем Салтыковым. Удивляло, конечно, что офицерами командует статский чин, пусть и имевший придворное звание обер-шенка, но, как ни крути, – родной дядя государыни!

Первыми в православный храм положено заходить мужчинам. Но ради государыни традиция была изменена. Даже Долгоруковы – Голицыны не решились пролезть внутрь собора раньше царицы, хотя обычно они создавали давку, чинясь – кому же первому проходить?

Анна Иоанновна первой прошла в собор, а следом за ней, с усилием сохранив лишь одну кратенькую паузу, рванули высокие особы. В суматохе и давке князь Оленев наступил на ногу старого князя Юшневского, а Алексей Григорьевич Долгоруков так толкнул чревом фельдмаршала Василия Владимировича, что тот едва не упал. И упал бы, если бы того не поддержал Голицын-старший.

– Да я тебя, да ты, распресу… – начал фельдмаршал, поднимая кулак, но вовремя остановился, осознав, что лаяться в храме, да еще на таком празднестве, – себя ронять.

Василий Владимирович крякнул в кулак, убирая подальше досаду на невежу Долгорукова, взял себя в руки и пошел к алтарю, расталкивая плечами попадавшихся на пути худородных князей Друцких, Слонимских и прочих Путятиных. Добравшись до места напротив Царских врат, где стояли одни только члены Верховного тайного совета, и занимая позицию между Алексеем Григорьевичем и Иваном Алексеевичем, фельдмаршал недобро покосился на Долгорукова-отца, приготовившись вдарить локтем под ребра обидчика. Но тот уже успел осознать содеянное. Распустив до ушей приторную улыбочку, Алексей Григорьевич покаялся:

– Ты уж меня прости, князь Василий. Ей-богу, бес попутал, – осенил себя крестным знамением гофмейстер и бывший наставник императора Петра.

Фельдмаршал, немного посопев, распрямил руку, убирая локоть от близости с ребрами Алексея Григорьевича.

«Ладно, шут-то с ним, – подумал Василий Владимирович. – Бывает при таком-то деле. И то – треснешь отца, Ванька-генерал полезет заступаться».

Не то что фельдмаршал боялся молодого князя Ивана – понадобилось, двоих бы таких без соли схарчил, но уж место-то тут неподходящее для драки. Да и само действие – представление новой царицы подданным – уже началось.

Сводный хор, состоявший из самых басовитых певчих, собранных со всей Москвы, гремел так, что в храме задувало свечи, митрополиты и архиепископы пели хвалу Господу и славили новую государыню.

Члены высших фамилий (все поголовно – Долгоруковы и Голицыны) вручали царице знаки власти – кто мантию, кто державу, а кто скипетр – всё, кроме императорского венца, который водрузится на августейшую голову лишь после коронации.

Торжественность церемонии немного испортил канцлер. Гаврила Иванович Головкин, должный вручить государыне знаки высших орденов Российской империи, малость замешкался, протянув синюю и красные ленты уже после того, как на плечах у царицы оказалась мантия. Ну не снимать же ее? Вице-канцлер барон Остерман, державший на золотом блюде кресты и орденские звезды, сделал печальный вид – мол, что со старика взять?

Всех выручила цесаревна Елизавета. Подскочив к сестрице, ухватила у канцлера обе ленты, с поклоном вручила их в руки государыне, дала немного подержать, а потом, словно всю жизнь занималась подобным делом, ухватила «кавалерии» и, протащив их под горностаем, продела через плечо, поправила, опять протащила и скрепила концы у необъятного бедра государыни.

Анна Ивановна (нет, уже Иоанновна) высокомерно кивнула дщери Петровой, решив, что все получилось гораздо лучше, чем могло бы быть, – не очень-то ей хотелось принимать «кавалерии» от подданных, а ведь пришлось бы. Теперь же, из-за оплошности Гавриила Ивановича (или старый хрыч нарочно так сделал?) и находчивости Елизаветы Петровны, она получила награды, как и положено августейшей особе, – из собственных рук.

«Молодец, Лизка, выручила! – подумала про себя императрица. – Пожалуй, можно в монастырь-то тебя и не отсылать. Но в ссылку-то я тебя, дуру красивую, все равно отправлю!»

Остерман, слегка скисший (не удалось отодвинуть старика Головкина в отставку, расчистив путь к чину канцлера), быстро взял себя в руки и, с помощью все той же Елизаветы Петровны, укрепил на вые государыни орденские цепи с крестами и приколол звезды Андрея Первозванного и Александра Невского прямо к мантии.

Когда же Высокопреосвященнейший Феофан благословил государыню (он приготовил большую пространную речь, где сравнивал царицу с ее великим дядей, но Алексей Григорьевич Долгоруков запретил первоприсутствующему члену Синода ее произносить, чем жутко оскорбил владыку!), Анна Иоанновна почувствовала – как же она устала! Ей уже не хотелось слушать ни молитвы, ни возгласы «Виват!». Мечтала снять с себя тяжеленные вериги, выпить что-нибудь, навроде кваса или сбитня, да улечься в постель, а чтобы рядом был мил-друг Эрнестушка. Вспомнила, что прежний мил-друг далеко, в Митаве. Зато – новый дружок, гвардейский капрал Андрюша тут, рядышком. И сделал он то, чего герцогиня – ну теперь-то уже царица – мечтала получить от фон Бюрена – не спрыгивал с постели до рассвета, а остался в опочивальне до тех пор, пока государыня сама не скажет – иди, свет мой Андрюшенька, щас девки придут, волосы мне чесать!