Читать книгу "Большая книга ужасов. 61 - Мария Некрасова"

Протестующе пискнула Зойка – в потемках я чуть не наступил ей на голову. Вся компания лежала, как партизаны в засаде, глядя на дорогу, по которой уже метался свет приближающихся фар. Бросив велик, я лег рядом на колкую подстилку из сухой хвои. Волк ткнул меня носом в бок и насмешливо фыркнул.

– Автобус, – объяснила Зойка. – Он сегодня на час раньше возвращается.

– Почему? – не понял я.

– Потому что ты Москва дремучая! Сообрази: поезда же идут в разные стороны! Вчера автобус встречал московский, сегодня – обратный, из Читы, а он приходит на час раньше.

– А прячемся зачем?

– Мало ли… Вот остановился бы шофер: «Куда вы да зачем, а давайте я в город вас отвезу»… Или кто увидит, что мы ночью едем на станцию, и тоже попрется – на спор там или смелость испытать.

Сегодня автобус не скакал по дорожным ухабам, а с достоинством переваливался. Водитель не спешил и берег рессоры. В салоне горел свет. Компания школьников горланила и кукарекала в открытое окно; у другого бабка жевала огурец. На вчерашнее бегство это было совсем не похоже. В полночь, когда является призрачный поезд, все будут дома.

Мы встали, отряхнулись от приставшей к одежде прелой хвои, подняли велосипеды и вышли на дорогу. Зойка проводила автобус завистливым взглядом – ясное дело, пассажирам сейчас лучше, чем нам.

Вдали заревел тепловоз – какой-то поезд подал сигнал, подъезжая к заброшенной станции, и без остановки простучал дальше.

– Владивостокский, двадцать три двадцать, – сказала Зойка. – Времени у нас навалом, а ехать осталось всего ничего. Теперь не торопимся. Попадем на станцию минут за пять до полуночи, вот и будет в самый раз. Чего зря торчать в нечистом месте!

Соглашаясь с племянницей, дядя Тимоша повилял хвостом.

Глава XVII. Ведьмачьи тайны

Мы шли по ночной тайге, толкая велики.

Фару, наш единственный свет, Зойка, судя по всему, одолжила в музее. Там даже аккумулятора не было: колеса крутятся – горит, не крутятся – гаснет. На скорости пешехода из фары выдавливался чахлый лучик, способный только намекнуть, что где-то в далекой галактике есть осветительные приборы.

Жека попытался ехать, но, боясь темноты, крутил кренделя вокруг Зойки, пока не влетел в лужу. Притих и поплелся самым последним, хлюпая промокшими кроссовками.

На миг заслонив луну, в небе промелькнул крылатый силуэт, упал на обочину, и там послышался писк.

– Сова мышкует, – заметила Зойка. – Алеш, я все хочу спросить, что вы на станции видели.

– А ты не знаешь? – удивился я.

– Откуда? Без дела я бы нипочем туда не пошла. На тех, кто видел, порча нападает. Они сразу бегут к дядь Тимоше. А какие не бегут, у тех начинается: от кого жена уйдет, кого с работы выгонят.

– И поэтому ты нас бросила?

– Не бросила, а переждала и вернулась!

– А тебе не странно так жить? Порча, морок, ведьмак… – спросил я, поглядывая на трусящего рядом волка.

– Не странно или не страшно? – не расслышала Зойка.

– И то, и другое.

– Нет, это разные вещи. С дядь Тимошей странно, а я его люблю. Он бабушку вылечил, когда она умирала совсем. А вот на станции страшно. Вам Светлана Владимировна рассказывала про шаманский поезд?

– На котором их в лагеря увезли? Рассказывала.

– Они все и наколдовали. Туда, на станцию, собрали и священников, и бурятских шаманов, и наших русских колдунов. Все понимали, что живыми не вернутся. Священники молятся, шаманы камлают, колдуны колдуют. Вот так все вместе они прокляли наши места. Ты спроси у Светланы Владимировны, сколько народу жило тогда в Ордынске, а сколько сейчас. Меньше четверти осталось. У нее-то свое объяснение: экономика, обозный завод закрыли – был у нас такой давным-давно, делал телеги для всего Забайкалья. Только ведь на заводе можно делать, скажем, лодки деревянные, раз телеги больше не нужны. Так что еще неизвестно, то ли народ разъехался из-за того, что завод закрыли, то ли наоборот: завод закрыли из-за того, что народ разъехался.

– Это дядя Тимоша так говорит? – спросил я.

– Люди. А дядь Тимоша говорит мало и не всегда понятно. Скажет, а ты полдня расшифровывай. Так что там, на станции? Ты не сказал, – напомнила Зойка.

Впереди уже виднелся конец просеки, залитый лунным светом.

– Увидишь, – пообещал я.

– Нет, мне дядь Тимоша запретил. И вам тоже. Будем сидеть в доме и носа не высовывать.

– Там проезжает старинный поезд с паровозом, только его не видно. Тень одна и звуки, – сказал я, чувствуя в спине знакомый холод.

Но Зойку эта картина не впечатлила:

– А говорили-то! – хмыкнула она.

Мы успели вовремя. Достали из-под пола свечу, нашли по натекам воска, где она стояла, зажгли, капнули на доску, прилепили. Нож воткнули в старую отметину. В разбитые окна уже врывались шумы приближающегося поезда. Волк от нетерпения перебирал лапами.

Зойка отошла к разрушенной печке и нас потянула за собой. Вихрь бежал по придорожным кустам. В эту ночь он был сильнее, и лязг паровозных шатунов звучал громче. Пыльная лента перрона серебрилась под луной, а рельсов я со своего места не видел. Жека забился в угол. Я положил руку ему на плечо и почувствовал, что он дрожит.

– Ты что, брат?

Он мотнул головой: все в порядке.

Тень упала на перрон. Сегодня она была шире и гуще; в глубине мне чудились мерцающие искры. Зойка отвернулась в угол, а я смотрел. Ну и пусть порча, мы со вчерашнего дня порченые.

И вдруг Жека, вывернувшись у меня из-под руки, бросился к окну и рыбкой нырнул на перрон. Я еще чувствовал пальцами его тонкое плечо, а брат, держась за разбитую коленку, ковылял к рельсам.

Не помню, как я выпрыгнул за ним. Саднило руки; я катился по шершавому, как наждак, асфальту. Жека уходил, прихрамывая, и до рельсов ему было ближе, чем мне до него.

– Жека, брат! – закричал я, перекрикивая стук колес.

Он обернулся, такой маленький, и помахал мне рукой. Потом шагнул на край, но я уже бежал, я успел сбить его с ног и накрыть собой. Паровоз оглушил свистом, и поехали вагоны. Как из-под воды слышался грохот колес. Сегодня в призрачном поезде не пели. Асфальт гарцевал под нами, как бешеная лошадь, и норовил сбросить под невидимые колеса. Я держался, ломая ногти, пока кто-то не рванул на мне рубашку:

– Очумели, Москва дремучая! Вставайте, все прошло!

Я осознал, что на самом деле прошло, и колесный стук удаляется, а брат – вот он, дрыгается подо мною, как лягушонок, и кричит:

– Алешка, задавишь!

* * *

Когда мы вернулись в каморку, волк сидел в углу. Свеча не горела. Неглубоко воткнутый нож выпал из доски, только на этот раз не провалился под пол.