Читать книгу "Головокружение - Франк Тилье"

Он повернул перед собой руки ладонями вверх. Пальцы у него дрожали, изо рта пахло перегаром. Наверное, надо было ему сказать, что, вопреки всеобщему убеждению, в больших дозах алкоголь действует как токсин, уменьшая способность противостоять холоду. Добрых секунд двадцать Мишель стоял не двигаясь, все так же держа перед собой ладони.

– Повторяю: кровь не ваша?

Он покачал головой:

– Пустяки… Ведь мы рождаемся с кровью матери на руках… когда выходим из чрева, ведь так? И ступать ногами по крови и по внутренностям – одна из сторон… жизни. Это все равно что вернуться… к истокам…

Он нес какую-то околесицу и был явно не в себе. Что пользы заговаривать с ним сейчас о письме?

– Я вот думаю о своей жене… Я знаю, что с ней все в порядке… Что с ней ничего не случилось…

– Вы должны немедленно вернуть все припасы в палатку.

– Э, нет… так я уверен, что вы оба не сделаете мне какой-нибудь подлянки исподтишка. Я видел, как вы переглядывались… Слышал, как вы переговаривались шепотом… Прислушайтесь, вы слышите? Шушуканье… все время кто-то шушукается. У вас… против меня… заговор.

– Да что за ерунда! Просто у нас у всех начинаются галлюцинации. Надо заставить себя понять, что это всего лишь галлюцинации.

Мишель вдруг наклонился, набил себе рот колотым льдом и принялся жевать. Ведь заболеет. Лед хрустел у него на зубах. Проглотив ледяную кашу, он быстро обернулся и уставился в темноту, будто что-то там увидел. Я проследил за его взглядом, но ничего не разглядел.

– Вы кого-то увидели? – спросил я. – Чей-то силуэт? А может, животное?

Он облизал себе пальцы.

– Я спрятал все наши припасы за красную линию… Гениально она придумана, эта красная линия… Не находите? И газ в надежном месте, в галерее. От перерасхода и вообще… Я буду приносить по мере… надобности… чтобы вскипятить воду. Но если… вы что-нибудь замыслите против меня… тогда…

– Да никто не собирался против вас замышлять.

– Вы-то нет, вы не замыслите. А вот араб – этот да. Он точно заговорщик, у него дурной глаз. Не знаю, какую игру он затеял, но я его выведу на чистую воду.

– Да никакой у него не дурной глаз.

– Такой-такой, они все такие. А те, что с голубыми глазами, самые порочные. Они, как красивые маленькие лягушки в Амазонии, наиболее опасны.

– Перестаньте пить на пустой желудок, это разрушает мозг. А наши запасы – отнюдь не ваша личная собственность.

Мишель перевел дух. Очень метко сказал Фарид: у него точно крыша поехала.

– А что произошло на краю обрыва? – спросил он. – У вас случился приступ паники, когда… я вас попросил спуститься в расселину.

– Ну… голод, слабость. Небольшая гипогликемия, но теперь мне гораздо лучше.

– Гипогликемия? Вы что, за дурака меня держите? Нет, я видел страх в ваших глазах. Страх подростка. Вы же говорили, что были альпинистом. Альпинисты расщелин не боятся. Почему вы бросили альпинизм и занялись туристскими походами? Ведь горы – это как алкоголь, правда? Начнешь – а остановиться уже не можешь. Что с вами произошло наверху?

Я сжал кулаки, и он это заметил, засовывая в рот очередную порцию льда, которую тут же выплюнул.

– Это долгая история.

– Мне кажется, у нас достаточно времени. Может, ради этого нас здесь и заточили. Чтобы было время поговорить. Я вас слушаю.

Я отвернулся, ничего ему не ответив.

– Тувье?

– Что?

– Вам бы лучше потренироваться в скалолазании, пока совсем не ослабли. Потому что я гарантирую: так или иначе, а вам придется спуститься в эту расселину. И очень скоро.

19

Николь посмотрел на градусник и обнаружил, что температура упала до семнадцати градусов ниже нуля! Барбикен, несмотря на требования экономии, вынужден был прибегнуть к газу, теперь уже не только для освещения, но и для отопления снаряда. Холод становился нестерпимым. Путешественникам грозила опасность замерзнуть.[14]

Жюль Верн. Вокруг Луны. Предвидения автора романа поразили Жонатана Тувье

Я ловил себя на том, что, засыпая, каждый раз вздрагиваю от тягостного ощущения, что проваливаюсь в какую-то дыру. Все вокруг кружилось, нехватка питания вкупе с холодом и сыростью подтачивали мой организм. Сев на коремате, я долго тряс головой, не понимая, где я и куда мне идти. Который час? Какое число? Что сталось с теми, кто мне дорог?

Мои слезящиеся глаза то и дело опускались на коремат в неутолимом желании хоть как-то уцепиться за уходящее время. III. Три дня… Хотя, пожалуй, уже четыре. Когда они успели пролететь? Вот уж не думал, что все пойдет так быстро. Я имел в виду нашу деградацию. Мрачное молчаливое движение к надписи «Возврата нет». Фарид больше не вставал покурить. Похоже, он никогда не закончит свою последнюю пачку. Он ее называет «стадом импотентов».

От отражателя шел слабый свет. Я поднял голову. Полотно палатки постоянно шевелилось, колебалось, словно это темнота скреблась в наше жилище. Она терпеливо дожидалась, пока не кончится газ, и душила нас, обхватив палатку своими ручищами.

Мишель уже не ходил взад-вперед с кастрюлями нарубленного льда, а неподвижно сидел по-турецки у входа в палатку, с зажатой в коленях белой каской в пятнах крови. Он даже не сполоснул рук. Из-под железной маски неслось непрерывное бормотание, смысл которого разобрать было невозможно. По здравом размышлении я вполне отдавал себе отчет, что, хоть и побывал на самых высоких вершинах, могу запросто сгинуть в выгребной яме. Не хотелось, чтобы палатка стала моей могилой, а потому я с трудом поднялся на ноги. У меня возникло ощущение, что мое тело распухло от воды, настолько замедленны были все движения. Мишель лениво повернул голову и без видимой причины пожал плечами. Я вышел вместе с Поком, взял кастрюлю и побрел к леднику. Пес с кажущейся живостью трусил рядом, но я чувствовал, что лапы плохо его слушаются. После трех-четырех ходок я соорудил возле палатки солидную горку льда: запас воды для нашего первого душа. Я сунул голову в палатку:

– Эй, не раскисать, ладно?

Это был ни вопрос, ни утверждение. Получилась просто какая-то вялая фраза. Никто не ответил. После жестокого предложения Фарида пустить мою собаку на мясо мы с Поком не расставались. Если ему надо было выйти по нужде, я шел вместе с ним, если мне – он меня провожал. Я не выпускал его из виду и не позволял отходить далеко, особенно когда Мишель отлучался. Ясно, что рано или поздно Мишель попытается его убить.

В очередной раз вернувшись в лагерь, я поставил кастрюлю на огонь. Заодно можно было и просушить все, что промокло: полотенца, рукавицы, куртку Мишеля, которую я, не спрашивая разрешения, с него стянул. Он сидел, измотанный, безучастный ко всему, и мне показалось, что я раздевал манекен.