Читать книгу "Слепая любовь - Елена Лагутина"

Данка убрала руку. Слишком неправдоподобно, слишком неравны их силы, слишком явно преимущество... Не может быть, чтобы все это было правдой.

— Мы любим друг друга и не сможем быть счастливы друг без друга. Мы будем вместе, несмотря ни на что — мы так решили, а все ваши слова — это только слова. Вы не понимаете, не хотите понять своего сына, не хотите ему помочь. Что ж, мы обойдемся и без вашей помощи...

— Ты молодая... Найдешь себе другого... — Голос Галины дрогнул, было понятно, что она сдерживается из последних сил.

— Зачем мне искать другого, если у меня уже есть человек, которого я люблю и который любит меня? Зачем, скажите?

Галина молчала, лишь высекая искры глазами. Диалог подходил к концу — это было понятно, и напоследок Данка спокойно добавила:

— Это не меня, а вас нужно жалеть. Это вы, прожив большую часть жизни, так и не узнали, что такое любовь. Уверена, что не узнали. Иначе вы бы сумели нас понять.

Данка не могла видеть, но прекрасно представляла себе, как изменилось лицо Галины. Еще секунда — и последние остатки театрального образа были безжалостно стерты с ее лица — свою роль она так и не доиграла, видимо, поняв, что это не ее амплуа. К тому же зритель был явно неблагодарным.

— Я?! Это я не узнала, что такое любовь, а ты узнала? Да как ты смеешь! Как ты смеешь со мной так разговаривать, ты, жалкая, слепая нищенка, приблудная безродная тварь... Что, не хочешь сдаваться? Думаешь побороться, думаешь, сильнее меня? Об-мо-чишь-ся! Слышала, потаскуха? Да что ж ты не сдохла тогда под колесами! Не видать тебе моего сына, слышишь, ты, стерва, подстилка, слепая драная кошка! Не видать! И не думай, и не мечтай! Губы раскатала, журавля в небе увидала — как же, на Москву рассчитывала, а тут — Америка на горизонте... Нет уж, убирайся в свою дыру или в могилу, слышала? В могилу!

«А ведь это и правда она мне звонила — не ошиблась Полька, — казалось бы, некстати подумала Данка, — и выражения те же — стерва, подстилка...»

Дверь с шумом захлопнулась, Данка облегченно вздохнула. «В могилу!» — Последние слова эхом отозвались в ее сознании и тут же забылись. Скоро... Он приедет совсем скоро — три недели, двадцать один день, пятьсот четыре часа, они же вместе считали... Пятьсот четыре часа разлуки — это много, но когда-нибудь они истекут...

Она не спала, когда поздно ночью в палату зашел доктор. Удивилась, услышав его шаги — кажется, вечерний обход уже был. Сергей Петрович был неразговорчив, померил ей давление, сделал укол в вену...

Галина заплатила за этот укол сумму, приблизительно равную ста его месячным зарплатам. Свидетельство о ее смерти было уже подписано — конечно, регистрировать смерть официально было бы слишком сложно и рискованно, да это и не было нужно, главное — бумажка, а в историю болезни Андрей не полезет, ему и в голову такое не придет, а если придет, то никто не позволит ему этого сделать. Там, в официальных документах, черном по белому было написано, что Данку из больницы выписали, охарактеризовав ее состояние как удовлетворительное, рекомендовав амбулаторное лечение и профилактические обследования раз в полгода — все как обычно.

Но документы лежали в сейфе, а уж подкупить пару медсестер с их нищенскими зарплатами и вовсе не составило большого труда... Все роли были распределены, декорации расставлены — оказывается, за деньги легко можно купить даже смерть. Данка была без сознания, находясь под воздействием сильнейшего наркотического препарата, почти сутки — этого времени вполне хватило на то, чтобы доставить ее туда, откуда она начала свой путь в столицу. Все возвращалось на круги своя — а телефонный номер Галина предусмотрительно сменила в тот же день, заранее обрекая на провал все возможные попытки Данки связаться с Андреем по телефону... Хотя этих попыток и не последовало.

Как сложно отличить сон от действительности, когда глаза не могут видеть! Только звуки. Но как понять, что ты не грезишь, что все — наяву, тем более если еще совсем недавно...

Что же случилось? Данка была совершенно уверена, что спит, когда внезапно, словно издалека, услышала голос отца... Глаза открылись. Как обычно, проснувшись, она не сразу вспоминала, что светлее не станет — ночь и день, сон и явь теперь одинакового черного цвета, и так будет всегда, но звуки?..

Хотя самое страшное ждало ее впереди. Звуки еще можно было списать на то, что она еще не проснулась, голос отца звучал лишь в ее сознании, но вот запах... Откуда здесь, в московской больнице, этот терпкий, густой запах свежевымытого деревянного пола?

Она замерла, сжалась, не в силах произнести ни слова. Галина... Последнее, что она помнила, это укол в вену. Кажется, вчера у нее подскочило давление, и доктор ввел ей лекарство... Только почему с каждой секундой нарастает ощущение, что это было не вчера? Какая-то черная яма, зияющая брешь в памяти, пропасть, заглянуть в которую — значит упасть и разбиться, а не заглянуть — нельзя.

Она заглянула. Сначала рука коснулась шероховатой поверхности гобеленовой обивки дивана, пальцы судорожно сжали кусок простыни, перебрались на подушку, и она сразу же вспомнила эту подушку, этот грязно-розовый гобеленовый диван... В последней отчаянной попытке она протянула руку вправо — вот здесь должна находиться та самая тумбочка, ее первая знакомая вещь в палате, на которой обычно стояла ваза с цветами... Вот здесь... Пальцы сжимались и разжимались, хватая и чувствуя только пустоту. Волна ужаса подкатила к самому горлу, предательски застучало сердце, похолодели и покрылись влажным потом руки. Как маленький, беспомощный, потерявшийся ребенок, она закричала в пустоту — закричала то единственное слово, которое, наверное, любой, даже самый сильный человек вспоминает в минуту отчаяния и страха, позабыв обо всем на свете, не думая, ни на что больше и не надеясь, — мама...

— Мама! Мама! Мамочка! — Вскочила, обхватила колени руками, и снова, уже тише, как сдавленный стон, и уже без надежды: — Мама!

Неделю она пролежала, почти не поднимаясь с кровати, не разговаривая, почти без сна, практически не принимая пищи и лишь изредка глотая омерзительно теплую воду из чашки, которая всегда стояла на полу возле дивана. Иногда она чувствовала, безошибочно определяла его присутствие в комнате, гнала его, и он уходил, а через какое-то время снова бесшумно появлялся в дверном проеме и смотрел... Смотрел, не в силах сдвинуться с места — ни подойти ближе, ни уйти прочь... И даже когда редкий тревожный сон — не сон, а зыбкий полубред — сковывал ее сознание, она все равно просыпалась, чувствуя его присутствие, и снова прогоняла, он снова молча уходил и снова возвращался. Иногда он все-таки подходил ближе, поднимал с пола стакан.

— Покушай, дочка... Там котлетки, супчик куриный... Может, пирог будешь, соседка, тетя Вера, принесла сегодня утром, свежий, мягкий, твой любимый, с яблочным...

— Уйди. Слышишь, уйди от меня. Ненавижу тебя. Ничего не хочу.

— Да нельзя же так, Данка! Без пищи ведь долго...

— Чем скорее — тем лучше. Уйди.

Со временем его невидимое присутствие стало привычным. Проснувшись однажды утром, по привычке насторожившись, она почувствовала, что его нет рядом. Первый раз вздохнула почти облегченно, вытянулась на кровати... Наверное, через час ей захотелось пить, она привычно протянула руку вниз, туда, где стояла чашка, но не нашла ее. Медленно поднявшись с кровати, неуверенно сделала пару шагов... За прошедшие два года она не успела забыть планировку квартиры, где прожила почти восемнадцать лет, поэтому каждый последующий шаг был увереннее предыдущего. Подошла к приоткрытому окну, прислушалась... Ветер донес приглушенные звуки проезжающих машин, голоса — наверное, день... Душно — кажется, собирается дождь. Дождь... Да что ей до этого!