Читать книгу "Долгий полет - Виталий Бернштейн"

Задумавшись, Дэнис уперся невидящим взглядом в стену перед собой. Кстати, зачем Фицпатрик повесил на гвоздик эту страницу из «Нью-Йорк Таймс»? Только сейчас Дэнис обратил внимание – на ней было что-то помечено. Он привстал, приблизил глаза к газете. Заголовок, набранный крупным шрифтом: «План международного братства». Красный карандаш подчеркнул начало статьи: «В четверг, 12 июля, в 5 часов вечера президент Соединенных Штатов поднимется на трибуну ООН. Главы государств всего мира будут слушать его речь». Слова «В четверг, 12 июля, в 5 часов вечера» были подчеркнуты дважды. Сбоку, на полях, пририсован жирный восклицательный знак – в верхней части он утолщался, напоминая гриб… А вдруг подчеркнутое дважды – это время запланированного взрыва?! Дэнис бросил взгляд на свои часы – четыре тридцать семь. Господи, если так, остались всего двадцать три минуты!

Захлопнув дверь, он выбежал из квартиры и, не разбирая ступенек, кинулся вниз. Сидевший на лестничной площадке Пит вскочил и устремился следом. Они торопливо прыгнули в стоящий у подъезда «крайслер», Дэнис назвал адрес гаража на Двадцать третьей стрит.

– Кажется, фургон сейчас там… Только бы успеть!

Взревев мотором, «крайслер» выскочил со двора на Лексингтон авеню; через три квартала, на Девяносто шестой стрит, повернул налево. Полтора часа назад почти пустая, теперь Девяносто шестая стрит была полна машин. Конец рабочего дня, час пик, – чертыхнувшись, сообразил Дэнис. Обгоняя других, рискованно перепрыгивая из ряда в ряд, а иногда и на встречную полосу движения, Пит устремился в сторону Ист-ривер, на шоссе Рузвельта.

Схватив мобильник, Дэнис набрал номер Роджерса. Ответила Ширли:

– Дэнис? Вас не видно и не слышно уже третий день. Как поживаете?

– Ширли, срочно соедините меня с Роджерсом!

– Ой, он только что вышел. Кажется, в технический отдел.

– Дорогая, отыщите его! Мне сейчас срочно нужны в помощь несколько агентов. Собираюсь брать вооруженного преступника по тому делу, что поручил О'Браен. Запишите адрес…

Когда «крайслер» въезжал на шоссе Рузвельта, было сорок две минуты пятого. Между Девяносто шестой и Двадцать третьей стрит по шоссе Рузвельта – четыре мили. Каких-нибудь пять минут езды – если бы не час пик. Все ряды на шоссе были забиты медленно ползущими машинами, не протолкнуться. Можно, конечно, выскочить с шоссе на пересечении с Семьдесят девятой стрит и попробовать по Второй авеню, но там на всех перекрестках светофоры – как бы не получилось еще дольше. Слева от шоссе на поверхности грязноватой Ист-ривер переливались нефтяные разводы. Справа неторопливо проплывал Манхеттен. Четыре сорок восемь – Рокфеллеровский институт. А если не успеем?.. Четыре пятьдесят – дуга моста Квинсборо над головой. Господи, а как же Таня?!. Четыре пятьдесят три – прямоугольная стекляшка ООН. Быстрее!.. Четыре пятьдесят семь – съезд с шоссе Рузвельта на Двадцать третью стрит. Наконец-то!

Возле гаража было пусто, на дверях секций – тяжелые замки. Только крайняя, та самая, номер один, чуть приоткрыта. Людей Роджерса не видно – еще не подъехали, не торопятся. Четыре пятьдесят восемь… Будем брать вдвоем.

Они тихо, сбоку подошли к приоткрытой двери. Дэнис осторожно заглянул внутрь. Маленькая пыльная лампочка горела под потолком. Армейский черно-зеленый фургон пятнистой жабой заполнял гараж! На ветровом стекле лениво распластала крылья большая синяя бабочка. Откуда она взялась опять? Между задней стеной гаража и фургоном что-то шевельнулось – сбоку выглянуло бледное, искаженное мукой лицо. На мгновение их глаза встретились. Выставив перед собой зажатый в ладонях «глок», Дэнис прыгнул внутрь гаража.

– ФБР! Стой, ни с места!

Лицо качнулось и исчезло за фургоном. Бабочка нехотя поднялась в воздух.

– Сто-о-ой!

23

Из тетрадок деда.

* * *

Конец двадцатого века. Все выше научно-техническая мощь человечества, все ниже его нравственный потенциал. На Филиппинах борющиеся против центрального правительства партизаны поручают тринадцатилетним подросткам приводить в исполнение расстрельные приговоры – что вырастет из таких детей? Боснийские сербы, исповедующие православие, расстреляв группу пленных боснийских мусульман, таких же славян по крови, бросают их в топку мартеновской печи, некоторых еще живыми. Боснийские мусульмане ничуть не лучше поступают с попавшими в их руки. Бок о бок с сербами живут и хорваты; они тоже славяне и тоже христиане, да только католики; этого достаточно – родственные народы, не поделив территории, грабят друг друга, убивают, насилуют. Представим: пронесся над двумя соседними домами ураган, сорвал крыши, выбил окна и двери, повалил забор, разграничивающий участки. Выбежали во двор оба хозяина и сцепились – где стоять забору. Свищет в полуразрушенных домах ледяной ветер, плачут голодные дети, но для Гомо инсанус, сцепившихся во дворе, главнее забора уже ничего на свете не существует.

* * *

В пору горбачевской «перестройки» поднялся «железный занавес», и я полетел в Москву. Через десять лет. О Наташе за минувшие годы ничего не знал. Оказалось, она работает все в той же поликлинике. Остановив пробегавшую по коридору медсестричку, попросил передать докторше таинственную записку: «Но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я. Телеграфист Желтков». Через минуту удивленное Наташино лицо выглянуло из-за двери. Увидев меня, она широко раскрыла глаза, молча потянула в свой маленький кабинетик, прижалась, обнимая. С моих задрожавших губ неожиданно слетели первые, такие банальные слова: «Я тебя люблю». О них за минуту до того и не думал; казалось, все позади. Но вот вспышка молнии высветила душу – а в ней была Наташа. Услышав такую историю про других, наверное, не поверил бы. Мне было уже пятьдесят семь; ей, значит, сорок семь. Годы сделали ее милое лицо менее улыбчивым, появились первые морщинки, но глаза остались все те же – блестящие, с чуть заметной татарщинкой, родные. Я прилетел только на несколько дней. Все часы, которые Наташа смогла утаить, мы провели вместе: гуляли по Москве, закрывались в моем номере в гостинице «Белград», что на Смоленской площади. Все вернулось. О своей жизни она говорила скупо – детей нет, муж как муж, не хуже других. Потрясенный, я возвратился в Нью-Йорк, стал писать длинные письма, звонить ей на работу. Пошли стихи. Через полгода, бросив все дела, опять прилетел в Москву. Наташа в своей поликлинике сказалась больной. Уходила из дома, вроде бы на работу, а я уже ждал ее. «Больше мы не можем мучиться сами и мучить других, – решился я. – Или надо расстаться: не видеться, не писать, не звонить. Или же ты говоришь мужу всю правду, разводишься и уезжаешь ко мне. У нас тоже есть право на счастье». Она молча поцеловала меня. Потом сказала, что не хочет корежить оставшиеся у нас дни, – будет говорить с мужем после моего отъезда.

* * *

Моисея признают пророком и иудейская, и христианская, и мусульманская религии. На Синайской горе Бог изрек ему десять заповедей. Первые четыре – религиозно-ритуального характера. А в остальных – сконцентрированы основы человеческой морали. Основы эти могут быть сведены к одной простой формуле: не делай другому того, чего не хочешь, чтобы тебе сделали. «Почитай отца и мать» – ведь и ты станешь в свой черед старым, неужели хочешь, чтобы дети твои не почитали тебя? «Не убий», «Не укради», «Не лжесвидетельствуй», «Не возжелай ничего, что у ближнего твоего» – неужели хочешь, чтобы кто-то убил тебя, или обокрал, или лжесвидетельствовал против тебя, или отнял принадлежащее тебе? Сложнее разобраться с заповедью «Не прелюбодействуй». Прелюбодеянием называют половую жизнь вне брака. Но само понятие «брак» существенно менялось по ходу человеческой истории. В первобытные времена это был так называемый групповой брак, в библейские – преобладало многоженство, а сейчас – парный брак. Вот и выходит, что Анна Каренина, отдавшись по любви Вронскому и уйдя от мужа, занималась прелюбодеянием. Напротив, царь Соломон, который сам сболтнул в «Песне песней», что у него «шестьдесят цариц, и восемьдесят наложниц, и девиц без числа», считался вполне добропорядочным человеком. В «Притчах» Соломон еще и других поучал: «И для чего тебе, сын мой, увлекаться постороннею и обнимать груди чужой?.. Чужая жена – тесный колодезь; она, как разбойник, сидит в засаде и умножает между людьми законоотступников». Легко ему было поучать.