Читать книгу "Зачем идти в ЗАГС, если браки заключаются на небесах, или Гражданский брак: "за" и "против" - Сергей Арутюнов"

Женихов Пенелопы он застреливает так же — единолично, из своего лука, который (странно!) не взял с собой на войну, а будто специально оставил дома на случай, если явятся крушить его дом и образ жизни.

Отсюда, из глубочайших гомеровских и вообще античных представлений на планете стартовали мужские века, в которые нахождение выше в социальной иерархии определялось в том числе правом не столько даже изменять и быть прощенным за это, но вступать в связи законные и незаконные столько, сколько хочется. Привилегии человеческие вообще легко предсказуемы: это права альфа-самцов (или альфа-самок, но в общем смысле — лидеров) делать то, что хочется.

Всего один примечательный диалог XX века. Автор Александр Исаевич Солженицын. Диспозиция следующая: заключенные сталинской поры, дети своего времени, а впрочем, всякого мужского — такой полилог мог бы состояться и 1000 лет назад в крестовом походе, например, рассуждают о любви, женщинах и неверности.

— Нельзя, Глебка, мужчине знать одну только женщину, это значит — совсем их не знать. Это обедняет наш дух.

— Даже — дух? А кто-то сказал: если ты хорошо узнал одну женщину…

— Чепуха.

— А если двух?

— И двух — тоже ничего не дает. Только из многих сравнений можно что-то понять. Это не порок наш и не грех — это замысел природы.

* * *

Нержин засмеялся:

— Редчайший случай, когда Лев и Митя сходятся во мнениях! Не упомню другого.

— Нет, почему, Глебчик? А помнишь, как-то на Новый год мы со Львом сошлись, что жене простить измену нельзя, а мужу можно?

Абрамсон устало усмехнулся:

— Увы, кто ж из мужчин на этом не сойдется?

— А вот этот экземпляр, — Рубин показал на Нержина, — утверждал тогда, что можно простить и женщине, что разницы здесь нет.

— Вы говорили так? — быстро спросил Кондрашев.

— Ой, пижон! — звонко рассмеялся Прянчиков. — Как же можно сравнивать?

— Само устройство тела и способ соединения доказывают, что разница здесь огромная! — воскликнул Сологдин.

— Нет, тут глубже, — опротестовал Рубин. — Тут великий замысел природы. Мужчина довольно равнодушен к качеству женщин, но необъяснимо стремится к количеству. Благодаря этому мало остается совсем обойденных женщин.

— И в этом — благодетельность дон-жуанизма! — приветственно, элегантно поднял руку Сологдин.

— А женщины стремятся к качеству, если хотите! — потряс длинным пальцем Кондрашев. — Их измена есть поиск качества! — и так улучшается потомство!

* * *

— Этот бред тебе можно простить только за твой юный возраст, — присудил Сологдин. (Он был на шесть лет старше.)

— Теоретически Глебка прав, — стесненно сказал Рубин. — Я тоже готов сломать сто тысяч копий за равенство мужчины и женщины. Но обнять свою жену после того, как ее обнимал другой? — бр-р! биологически не могу!

— Да господа, просто смешно обсуждать! — выкрикнул Прянчиков, но ему, как всегда, не дали договорить.

— Лев Григорьич, есть простой выход, — твердо возразил Потапов. — Не обнимайте вы сами никого, кроме вашей жены!

— Ну, знаете… — беспомощно развел Рубин руками, топя широкую улыбку в пиратской бороде.

Как вам? По-моему, великолепно. И русские, и евреи, и украинцы — потомки одной технократической цивилизации практически единогласно сходятся на том, что ИМ — МОЖНО, а ЖЕНЩИНАМ — НЕТ.

Так думали и продолжают думать в глубине души практически все мужчины и теперь, опираясь не на моногамию как идею, но скорее на простительность греха как такового, и лишь потому, что в жизни мало есть наслаждений действительно настоящих.

ВЕЛИКИЕ НЕВЕРНЫЕ: ДОН ЖУАН И КАЗАНОВА И ИХ НАСЛЕДНИКИ

Несмотря на то что общество в целом — не без давления извне, конечно, — приняло институт брака в его предельно жесткой форме («один раз и на всю жизнь»), одними из первых героев новейшего западноевропейского эпоса стали двое мужчин, всей своей жизнью протестующие против брачных уз.

Мифический Дон Жуан и вполне реальный Джакомо Казанова.

Что касается первого, это типичный городской герой, охотящийся за женщинами и видящий в этом смысл жизни — познание всех оттенков красоты. За неуемность в познании такого рода этого персонажа больше мужчин возлюбили сами женщины: само существование Дон Жуана убеждало их в собственной уникальности, отличности от других. Логика на поверхности: если человек терпит лишения ради познания очередной из нас, значит, мы чего-то стоим. И это правда. Похожих друг на друга женщин не было и нет, как бы их ни хотела стандартизировать современная зрелищная культура.

Показательна эволюция журнала «Плейбой»: если в 1950-х годах каждая полуобнаженная фотосессия была исключительно индивидуальной, то уже начиная с 1980-х, особенно со второй их половины, отличить одну модель от другой чрезвычайно тяжело. Одни и те же позы, вплоть до неразличимости похожие друг на друга тела, выражения лиц…

Дон Жуан имел дело с замужними и девицами, противореча не патриархату, но патриархальности. Рутина расчисленного бытия самим его присутствием в массовом сознании гарантирует каждой из домохозяек: придет час, и огненный перст судьбы может коснуться любой из них.

Изящное, неповторимое ухаживание, считанные часы предельно напряженного чувства, поклонение сделались подлинной женской мечтой. Фигура плейбоя, восходящая к Джеймсу Бонду в исполнении, конечно же, Шона Коннери — относительно новое воплощение Дон Жуана, посланца истинно куртуазного (эротически настроенного, обходительного и веселого) XVII столетия.

Имя Джакомо Казановы (1725–1798) давно стало нарицательным для характеристики мужчин вольного поведения и ассоциируется с бесконечными любовными победами. В отличие от своих литературных «братьев», Казанова — персонаж реальный, итальянский авантюрист, писатель и путешественник, он поначалу даже учился в духовной семинарии. Однако так запутался в своих любовных похождениях, что был исключен из нее за богохульство, позже попал в тюрьму.

Его мемуары «История моей жизни» обессмертили имя Казановы, принеся ему всемирную славу. Позже появились литературные и музыкальные произведения, где распутниками, сексуальными мачо были Дон Жуан, Ловелас и Фоблаз. Казанова слыл не только авантюристом любовного фронта, но и умным политиком, однако история оставила потомкам его яркие эротические приключения, сделав легендой мировой культуры.

Стал ли подобный персонаж образцом для подражания? Скажем так — далеко не для всех.

Светский герой сегодня и впрямь испытывает определенную склонность к раздваиванию: с одной стороны, он хочет казаться неотразимым, но с другой — больше не может быть просто самцом, вечно готовым к соитию. Он претендует на сложность чувств. Он или брутальный (грубый до первобытности) «мачо», или более смягченный, «кастрированный урбанизмом» «метросексуал», мужчина выраженной гетеросексуальной ориентации, но слишком холеной для нее внешности.