Читать книгу "Дедушка русской авиации - Григорий Волчек"

— Палата 211, — сказала медсестра. — Иди, устраивайся.

Над столиком медсестры висел отрывной календарь. Полторацкий прочитал дату на листочке: «31 декабря 1985 года».

Земля обетованная

Больные в двести одиннадцатой были все как на подбор моряками разных призывов — от главного корабельного старшины атомного ракетного крейсера «Киров» до подметайлы из морской инженерной службы. Бегло познакомившись с моряками, Гоша упал в койку — крайнюю у окна, самую дальнюю от двери (как ни странно, эту лучшую в палате койку никто не занял). Общаться ни с кем не хотелось.

Госпиталь, куда Игорь попал на излечение, был райским местом для воинов. Большое пятиэтажное здание с высокими окнами, просторными холлами, теплыми палатами, благоустроенными туалетами и душами с горячей водой большинству попавших сюда солдат и офицеров (особенно, прибывших из глухих гарнизонов и дальних точек, которых в заполярном крае тьма-тьмущая) казалось землей обетованной. Режим здесь мягкий, больничный, нравы нестрогие, служебной иерархии нет (в том числе деления солдат на призывы), питание диетическое, сытное и обильное. Соответственно, люди здесь менялись на глазах — из костистых, злых, обветренных и издерганных превращались в румяных, пополневших, подобревших и почти домашних. Из госпиталя возвращались в лучшем виде, чем из отпуска. Правда, потом госпитальный душок благоденствия быстро и бесследно растворялся.

После обеда Игоря вызвал на осмотр начальник отделения подполковник Кислицын. Он усадил Полторацкого в зубоврачебное кресло, рванул челюсть (Гоша чуть не отключился от резкой боли) и стал твердыми сильными пальцами теребить и мять опухоль. Блямба заныла, засвербила.

— Что, больно?

— Да нет, товарищ подполко… Эй, вы чего?

— Молчи! Тебе же не больно — сам сказал!

Доктор-садист стал давить еще сильнее. У Гоши потекли слезы, боль стала нестерпимой.

— Можешь закрыть рот. Что с тобой приключилось?

Гоша принялся заученно рассказывать басню о падении с лестницы.

— Хватит валять дурака! Ты что, меня за идиота считаешь? Лестница! Расскажи это кому-нибудь другому! Открой рот!

Гоша с трудом открыл. Кислицын принялся энергично тыкать пальцем в Игорину блямбу.

— Раз гематома, два гематома, три гематома! Четыре, пять, шесть, семь, и далее в том же духе! Больше десятка гематом только на нижней челюсти плюс подвижка кости у шестого зуба! Ты что, специально челюстью ступеньки считал?

— Так, вроде…

— Меня не обманешь! Кто тебя бил?

— Вы все равно их не знаете, товарищ подполковник.

— А мне и не нужно знать! Мое дело — лечить, а не расследованиями заниматься! Пусть твое начальство разбирается! Сейчас же доложу твоему комполка! Кирк-Ярве — это что у нас, двенадцатый корпус? Какой у вас узел связи?

— Комполка точно на месте нет, он на полетах.

— Это мы выясним.

— Товарищ подполковник, можете не тратить ваше драгоценное время. Все равно я упал с лестницы, даже если вы документально это опровергнете.

— Вот из-за таких мерзавцев как ты, у нас в частях процветает дедовщина!

— Не согласен. В этом деле замазаны все.

— Будешь корчить из себя Муция Сцеволу — получишь срок за сокрытие преступления.

— Ну и получу — максимум год штрафбата. Там меня перевоспитают, и все будет чудно. Товарищ подполковник, оставим эту бесплодную дискуссию. У меня к вам личная просьба — посмотрите мою мочеполовую систему.

— Что у тебя там, трехголовый многочлен? Ну, обнажись. Ничего себе! И это тоже лестница-чудесница? Ну, класс! Поздравляю, молодой человек, вы будете полным импотентом! Это в лучшем случае. А что, правильно — нахрена плодиться таким дебилам? Я, конечно, не специалист по паховым травмам, но, думаю, коллега подтвердит мой диагноз.

Вызванный Кислицыным майор из соседнего отделения долго мял Игорины причиндалы, затем вынес вердикт:

— Ни в коем случае не простужать, не травмировать. Носить просторную одежду. Гематомы снимать наружными средствами — противоотечной мазью. Ежедневно с утра приходить ко мне на осмотр. При жалобах обращаться немедленно.

— Товарищ майор, а как насчет этого…? До свадьбы заживет?

— Заживет.

Кислицын поморщился:

— Саныч, может, ты его к себе возьмешь? У него, помимо яиц всмятку, две здоровенные гули на башке — не исключено микросотрясение мозга. Еще как минимум четыре ребра сломаны. Как катком по нему проехались. Короче, твой клиент.

— Ты ведь знаешь — у меня аншлаг. Пусть лежит у тебя. Сотрясения, похоже, нет, но для профилактики выпиши ноотропил. Если рентген покажет перелом ребер, сделаем тугую повязку и поколем противовоспалительное.

Майор ушел. Кислицын заполнил историю болезни.

— Значит так — по поводу челюсти лечение я тебе назначу простое — УВЧ, глюкоза, витамины общеукрепляющие. Конечно, надо бы тебе, стервецу, симметричную плюмбу поставить на левую щеку вместо лечения! Ничего — твои друганы еще поставят. Почаще массируй опухоль — вот так, пальцами, легонько. Старайся на этой щеке не спать. На улицу — ни под каким видом до полного исчезновения опухоли! Продует щеку, начнется воспаление, нагноение — все, конец! Сгноишь опухоль — отпилим пол-хари! Ну и, конечно — никаких драк и прочих боестолкновений! У тебя легкая подвижка, это значит микротрещина в челюсти. Если будет перелом — копец!

Как Витя уезжал домой

В ТЭЧ процветала двойная мораль. Карасю и духу стучать категорически запрещалось — это было самое страшное воинское преступление. Клеймо «заложника и стукача» делало незадачливого бойца последним человеком, отравляло его жизнь в гарнизоне до самого дембеля. О стукаче знали все и везде. Где бы он ни появился — в санчасти, в столовой, на губе — везде становился униженным и оскорбленным.

«Официальных» стукачей в ТЭЧ нынешнего состава не было. Последний из «заложников» уехал на дембель нынешней осенью. Звали бедолагу Витя Китаенко. Он застучал еще по карасевке, буквально в самые первые дни пребывания в гарнизоне, и до самого дембеля прослужил «вечным духом». У Вити была страшная армейская судьба, и только тугой ум и толстая кожа помогли ему выжить. Домой Китаенко уехал без шинели (это в заполярные октябрьские морозы!), в старой засаленной парадке, с жидким солдатским вещмешком.

С другой стороны, старшие призывы, черпаки и, особенно деды, могли себе позволить стукачество. В основном, они закладывали духов, карасей и оборзевших субъектов вроде Полторацкого.

Игорь не боялся общественного презрения, но отлично понимал, что стукач не может быть «отцом полка». Поэтому Гоша решил упираться до конца. Лучше губа, дисбат, чем репутация стукача.